Пауза.
- Причем ровно такой же, как и я.
Пауза, аудитория переваривает сказанное. Та же девушка, осторожно:
- Ага... и гипотеза состояла, что перемещения внутри этих пар? И поэтому, определить, произошло оно или нет, невозможно? А возможно, что вы, вернувшийся со звезд, не тот, кто туда улетел, а из парной вселенной? А наш профессор, роспись которого имеется в моей зачетке... то есть вы... сейчас стоит на кафедре в параллельной вселенной и с улыбкой слушает... слушает меня??
Профессор улыбается и молчит. Смотреть и видеть, как студент до чего-то доходит, что-то понимает, - это сильный кайф.
* * *
- Ты можешь сказать, где сейчас зонд, на котором они летали?
- Конечно. Сейчас запросим регистр... вот он. Вот тебе все параметры орбиты. Апогей, перигей, наклонение... а зачем тебе? Хочешь поизучать?
- Мы можем туда слетать?
- Да, конечно. А зачем?
- Мне надо сделать химанализ материала оболочки - с предельной чувствительностью. Конкретно - на водород и гелий.
- Сорбция межзвездного газа?
- Не сорбция! Возьми на борт микроанализатор предельной чувствительности и лазерное сверло помощнее.
- Ты, что, сверлить оболочку собралась? Нам голову оторвут.
- Не ссы. Я знаю, как доказать, что они из другой вселенной.
Мальчик дергается. Он не привык к архаичной - так он ее называет - лексике.
* * *
Они смотрят на экран анализатора. В оболочке зонда по всей глубине распределены водород-1 и гелий-4, в правильных концентрациях - атом на сантиметр кубический и одна десятая. Причем распределены равномерно - в кристаллизованных сплавах такого не бывает. Это межзвездный газ, захваченный в момент материализации зонда оттуда в нашей вселенной. Отсюда и акустический импульс.
Она смотрит на экран, и ей делается зябко. Потому что она знает, кто и где тоже смотрит на такие же ошеломляющие цифры...
Переводы
Эдвард Митчелл
ВНУТРИ ЗЕМЛИ{2}
Это был пожилой мужчина с бородой из седых нечесаных волос, со светлыми глазами, бросающими быстрые, украдкой, взгляды, с бледными губами, часто дрожавшими от слабой, беспокойной улыбки, и руками, которыми он беспокойно потирал одна о другую или же бессознательно нащупывал какой-то недостающий инструмент.
Его одежда была грубой и в лохмотьях, и, сидя на низком перевернутом ящике, перед полутеплой печью, он иногда вздрагивал, когда свирепый порыв морозного ветра грохотал в залатанные и грязные окна. За ним стоял столярный верстак, над которым висел стеллаж с аккуратно сложенными деревообрабатывающими инструментами. Рядом был токарный станок и небольшой запас очень красиво отделанных библиотечных стремянок. Большая куча черных стружек от токарных станков лежала на полу, покрытом пылью. Воздух был полон чистым свежим запахом дерева.
Комната, в которой он сидел, была мансардой, вершиной двух разрушенных пролетов крутой и шаткой лестницы в здании в трех кварталах от самой южной оконечности лилипутской железной дороги, по которой сундуки из Саратоги, приспособленные под конные вагоны, отправлялись с Парома из Фултона на паром из Гамильтона.
- Не упоминайте моего имени, сэр, - сказал он репортеру SUN, который взгромоздился на неустойчивый ящик перед ним, - и не давайте им точное место, пожалуйста, потому что есть много людей, знающих меня, беспокоящих меня и, возможно, смеющихся надо мной. Зовите меня Джон Клалтус. Это имя, под которым меня знали в Чарльстоне и на всем Юге, когда я там работал.
- Но почему, имея грандиозную научную идею и будучи родоначальником новых и смелых теорий, вы так скромно избегаете признания и восхищения публики?
- Я не хочу никакой славы. Я придумал то, что у меня есть, потому что чувствовал, что такова моя миссия, и, возможно, меня не оставили бы в живых, если бы я этого не сделал. Но я закончил. Я больше не могу. Я стар и беден и не хочу, чтобы люди беспокоили меня и, может быть, смеялись надо мной. Ко мне приходит брат, мои двоюродные братья, а иногда и некоторые друзья-моряки. Я бы предпочел, чтобы вы называли меня Клалтус, сэр.