Но преподобный Энъи был не таков. Никогда с тех пор, как обрил голову, не участвовал он в войнах и мятежах. Но его никто никогда не трогал - ни самураи, ни разбойники. Да что там, сам Монгаку, не боявшийся ни богов, ни демонов, ни сегуна, грозился, что если этот бродяга и еретик заявится к нему в монастырь, он самолично изобьет негодяя своим посохом. Но когда Энъи и впрямь забрел в обитель Монгаку - полюбоваться цветением сакуры, зачем же еще, настоятель, бросив на гостя краткий взгляд, принял того чрезвычайно любезно. А когда ученики спросили наставника, почему он не избил еретика, как собирался, тот в ответ рыкнул: "Вы лицо его видели? Да он бы сам меня избил!"
Возможно, праведный Монгаку всего лишь вспомнил, что монах Энъи прежде был славным воином Сато Норикиё, и, вероятно, не забыл боевых искусств, коими настоятель не владел.
Но может быть, он увидел в госте что-то еще?
И теперь господин Исэ тщился понять - что.
Преподобный Энъи вовсе не выглядит человеком, способным в любой миг превратить монашеский посох в оружие. И не потому что он стар. Господин Исэ тоже совсем не молод, хотя и моложе гостя. Монах очень спокоен, возможно, это и напугало буйного Монгаку. Спокойствие ли это человека, познавшего дзен? Или он знает что-то еще? Потому что его по-прежнему окружают слухи, но совсем иные, чем полвека назад. Утверждают, будто ему открывается неведомое, и он встречал такое, что прочие умерли бы от страха. Именно ему явился призрак свергнутого императора Сутоку, ставшего князем тьмы, и проклявшего императорский дом, из-за чего и произошли все последующие смуты и войны. А преподобный Энъи, ничуть не устрашась, урезонивал Сутоку и пытался успокоить его мстительный дух. Он водил дружбу с теми, кто практиковал оммёдо и со странным монахом Мёэ, утверждавшим, что люди созданы из вещества того же, что их сны. И прочее такое, во что здравомыслящий воин ни за что не поверит. И о чем им говорить с преподобным, не о стихах же? Но вот он, сидит напротив, пьет чай, да и от сакэ не отказывается, не зря Монгаку называл его дурным монахом.
Они пьют - немного, маленькими глотками, обмениваются вежливыми фразами, как подобает родственникам, которые ранее не встречались, но наконец сподобились свести знакомство.
- Я слышал, Исэ-доно, что вы вскорости отбываете на север, - произносит монах.
- Да, когда там сойдет снег. Это у нас близится пора цветения вишен, а там еще зима. - Пожалуй, удачно получилось помянуть сакуру, которую так любит гость. - Вы наверняка знаете, преподобный, вы бывали в тех краях.
- Да, я был дружен с покойным господином Хидэхирой. Он ведь был моим родичем, да и вашим тоже по линии Фудзивара. Я живал у него. И он даже убеждал меня остаться в Хираидзуми.
- Отчего ж не остались?
Они ступили на скользкую почву. Хираидзуми, богатейший город севера, а может, и всей страны, после карательного похода сёгуна лежит в дымящихся развалинах. Господину Исэ, получившему часть земель северных Фудзивара, придется обустраиваться на новом месте.
- Я сказал господину Хидэхире, что Хираидзуми не ждет впереди ничего доброго, - отвечает монах. - Было у меня такое предчувствие.
- Так вы и впрямь наделены даром видеть незримое? - прямо спрашивает господин Исэ.
Преподобный отвечает уклончиво.
- Вы о той истории с призраком? Ее сильно приукрасили. Точнее, приустрашили. Я и впрямь посетил гробницу низвергнутого императора. Было бы нечестно забыть о том, кто дарил тебя милостями, будучи у власти, теперь же покоится в заброшенной могиле.
Ну да, Сато Норикиё был стражем Сутоку, когда тот звался императором.
- Но я не об этом пришел говорить с вами, Исэ-доно.
- О чем же?
- Я слышал, вы человек отважный и в то же время рассудительный. Как раз такой, к кому бы я мог обратиться с просьбой.
- Я слушаю вас, преподобный.
- Но прежде, чем я перейду к сути дела, я должен поведать вам, что к нему привело. И это связано - о да, с тайными знаниями и видениями из иных миров. Нет, я не о видении гневного духа. О другом.
Неужто поэт на старости лет подвинулся умом? А ведь с виду не скажешь, глядя на это задумчивое лицо, иссеченное морщинами и задубленное загаром.