- Зачем же так сразу, раз он здесь, пусть остается. Но с условием, - добавил он, как добавляют масло на раскаленную сковороду.
Про условие он не договорил. В зал поднимался человек с подносом. Он сразу направился к моему столику, но поняв, что столик занят, поставил поднос на соседний. Сесть он не успел. Вся компания наблюдателей разом на него набросилась. Как груда рассыпавшихся яблок, выскочили они из-за столов, и где только прятался гениальный оператор, чтобы довести сцену до уровня голливудских разборок? В отличие от Хичкока или Чаплина, сцена изобиловала лишними движениями и выражениями лиц, но последним судьей все же стала случайность, как принято в кинематографе. Отбросив одного, так что на того упала с верхней полки зеленая бутылка, опустив за плечи другого, разгоряченный "Кэри Грант" задел и меня, - повинуясь необъяснимому страху, я выдернул себя из-за стола и, зацепив стул, устремился к ступенькам, - но запутался в моих ногах, - и разом упав, попеременно поддерживая друг друга, мы словно выкатились из зала. Что-то хотела сказать девушка, она пыталась заговорить с героем, но за неимением времени он только грубо отмахнулся. Наверняка она заплакала. Повинуясь инерции страха, я выбежал. Любой на моем месте бы выбежал. Мы были вместе. Из авто напротив входа кто-то стал быстро выходить, и мы помчались в сторону перехода. Мы успели пересечь проспект до красного, ушли вправо, еще пару кварталов, светофоры горели "неугасимым огнем", стонали машины, но мы мчались, пока не нырнули в кафе-полуподвальчик. Здесь было тихо, уже ходили официанты.
- Я угощаю, - отдышавшись, проговорил незнакомец. В поезде, что на миниатюрных рельсах, качаясь и толкаясь тремя вагончиками, ездил вдоль окна, прятались марципановые ежики и белочки. Я вспомнил кафе в Таллине и окна дома напротив, в которые сколько ни смотришь, видишь только себя.
- Спасибо вам, - грустно продолжил он, - меня, кстати, Робертом зовут.
- Эдуард.
Роберт подозвал официанта. Предоставлю читателю полную свободу воображения, разве что красное вино в бокале помню.
- Возможно, вы мне жизнь спасли, если бы они меня схватили, я бы уже в Семьдесят восьмом сидел или лежал с пакетом на голове. Скоты, второй раз ухожу.
- ?
- Не знаю, как я перешел им дорогу, вижу, вы удивляетесь, наверняка давно где-то отсутствовали и не в курсе, что у нас происходит, какие перемены сейчас творятся, многие оказываются в соответствующих лечебницах. Между нами говоря, - и, оглядываясь по сторонам, Роберт приблизил ко мне лицо, - там лучше не оказываться. А вообще я художник. Они всех берут, кто хоть как-то с искусством связан. Ничто так не противостоит власти, как свободный художник, каждый должен быть под контролем.
- Так чего они от вас хотят?
- Я же сказал, сначала к себе в отделение, затем выбить нужные им показания, ну а потом шантажировать других. Простая трехходовочка. "Пришел, увидел, победил". Пародия, но работает. Что самое интересное, они сами понятия не имеют, какие показания им нужны, - но какой сюрприз, если что-то сходится. У меня есть знакомый художник, он не работает с красками, только черным по белому. Так прежде, чем начать картину, - а он понятия не имеет, что на ней окажется, - он начинает рисовать круги на бумаге, много и быстро, рука ускоряется, круги переходят в овалы, срываются в хитрые зигзаги, гиперболические сплетения, и когда пропитанный грифелем лист, измокший, словно исстрадавшийся по вдохновению творец, художник вдруг останавливается. Никто, и он сам, не знает, когда это произойдет, смотрит на почти загубленный материал, и вдруг видит в нем линии будущей картины. Он выделяет эти линии, ничего не нарушая, обводит, усиливает, соединяет одни с другими, и через час перед нами рождается новое произведение искусства. Ничего сверхъестественного, риск и случай.
- Он не задумывается о ценности своих работ?
- Ценность у них с пятью нулями. Он умеет торговать и знает себе цену. Не здесь, конечно. А я вот здесь, и работаю с красками.
Роберт колебался, но все же достал телефон. Что можно увидеть на экранчике смартфона? Он показал две картины, когда-то подарившие ему значки лауреата, один в Берлине, другой в Дрездене. Какие-то маки, люди в тумане, склон горы сквозь изломанные ветви бука, так что хотелось концентрироваться не на горе, а на чудной геометрии веток.
...От вина мягко кружилась голова, и разговор все больше походил на сон. Роберт словно дарил чувство покоя. Человек, много переживший, он источал вокруг себя ореол какой-то уверенной силы, и я доверял ему.