- К черту!
Ключ зажигания, урчание мотора, первая скорость, вторая, и - поехали. "Крепче за баранку держись, шофер".
Пространство и время - это одно целое, как доказали ученые, по подсказке Эйнштейна. Получается, что, когда мы попадаем не в свое время, нам ни в коем случае нельзя строить виллу - отберут тут же. Когда же мы попадаем не в свое пространство, необходимо помнить о своем времени и своем месте в нем, тогда никаких неожиданностей. Иначе - конфуз. На выставке - персональном пространстве маститого живописца - надо помнить себя журналистом, но отнюдь не художником, даже будь им по призванию. Нарушишь правило, начнешь толковать о недочетах в композиции, ракурсе, цветовом решении, и окажешься, того и гляди, нерукопожатым.
Лани правила знал превосходно. Он демонстративно вписывал что-то в блокнотик, стоя у той или иной картины. И вызывал лишь любопытные взгляды творческих коллег, в которых читалось: из какой ты газеты? Но немые вопросы, ясно и курице, остаются без ответа. А на изустные чего не ответить? Не секрет, хотя еженедельник именно так и называется "Секретные новости".
- И давно вы в "Секрете"?
- Порядочно.
- На ставке?
- Фрилансер.
- О новых книгах тоже пишете?
- И о старых.
- Не напишите ли о последней книге Общеровича?
- И впрямь последней?
- Гонорар за мной. И в разы больший, чем обычно.
- А я уже написал. В рубрике "афоризмы на все случаи жизни". Когда этот графоман наконец-то зароет в землю свой талант, это не вызовет лихорадки кладоискательства.
- Поговорили...
- А то нет...
- И все же предлагаю на меня работать.
- А как же Витор?
- Вышел в тираж.
- Бросьте! Час назад по телефону...
- Так то час назад... Разве у вас в тачке нет радиоточки?
- Не включал.
- На обратном пути включите.
- Что там?
- Теракт у разделительного забора на границе с Газой. Три резервиста вдребезги.
- Витор?
- Среди них, так передавали по радио.
И тут Лани с какой-то неумолимой ясностью осознал, что его томило с самого утра. Нет, не похмелье, не сопутствующая ему изжога, не какая-то неопределенность в жизни, а чувство беды. Конкретной беды. И не с кем-нибудь из посторонних, известных разве что по имени, а с Витором. Должно быть поэтому, в тот ранний час, когда он позвонил и предложил сходить на выставку, все нутро сопротивлялось этому журналистскому заданию, и проще было послать Витора по матушке, чем согласиться. И был бы он жив. Но не послал. Купился на отговорку, что Витору вырваться со службы гораздо сложней, чем ему махнуть в центр Иерусалима. Вот и махнул. Заодно и махнул жизнью старого приятеля.
- Я пойду! - с горечью сказал Лани. И не прощаясь, поспешил к машине. До пятичасового выпуска новостей оставалось восемь минут.
Новости были удручающие.
И опять навалилось-надавило, не продохнуть. Одна отдушина - Валя. Только она, только она, и никто другой! Но...
Это был удар, дополнительный, повторный, бросающий в оморочь. Ни Вали, ни ее чемодана. На столе, под бутылкой "Наполеона" записка.
"Оказывается, я попуталась с гостиницей. Бегу устраиваться, а то за неявку номер отберут, как сказала моя турагентша".
Ни названия гостиницы, ни адреса.
Нашла крышу над головой и гуд бай?
Утренняя изжога вернулась вновь. Надо бы воды с содой и капелькой уксуса, но под рукой лишь коньяк.
Коньяк так коньяк!
Утром его разбудил телефон. Лани взял трубку. Поморщился, выдыхая первое слово.
- Алло! - выдохнул. Облизал пересохшие губы. - Это ты, Витор?
- Собственной персоной.
- Ну?
- Ты принял решение?
- Не понял.
- Проснись, балда!
- Ничем другим не занимаюсь.
- Тогда отвечай: едешь?
- Это ты о вчерашнем сабантуе?
- О нем самом!
- Да, посидели-побалдели. Голова до сих пор не своя.
- Я же говорю, балда! Но ничего, могу одолжить свою.
- И что?
- А то самое! Значит, так: входной билет зарезервирую на открытие выставки. Не перепутай. Музей Израиля, а не шарашкина контора халтурной мазни имени Пупкина. И вали - не опаздывай. На выход с вещами не позже 16.00.