- Ваши работы сейчас цитируют?
- Да! Их стали цитировать, и мы с Запасским бодро решили, что нам обязательно дадут Нобелевскую премию за это дело (раз уж не дали Завойскому!). Ну, как теперь положено - через 40 лет после открытия. Но, по--видимому, это не получится, нобелевский комитет подождет, пока мы помрем, потому что те западные ученые, которые подхватили наши эксперименты, тоже хотят получить премию. А если возьмут двоих нас, то для них останется только одно место. Такие же проблемы были у Петра Капицы, ему не давали Нобелевскую премию, пока кто--то из его западных конкурентов не помер. Вообще--то Нобелевская премия - очень политическое дело. А мы--то политики просто никакие. Но тогда мы думали, что обязательно получим премию. Сегодня эта область исследования интенсивно развивается Запасским в СПбГУ в кооперации с немецкими коллегами.
- Можете сказать, что вы шестидесятник по убеждениям?
- Конечно. Я очень увлекался идеями "оттепели", потом перестройки. Мои родители не имели иллюзий в отношении истории "большого террора" и рассказывали мне всякие ужасы, а я воспринимал это со страхом и недоверием, потому что был пионером, комсомольцем, мне в школе говорили одно, дома - другое. Я даже помню, что в 14 лет стал думать: не шпион ли мой отец? Поэтому, когда я услышал доклад Хрущева, это было такое счастье!
- А как вы могли его услышать? Разве вы были членом КПСС? Он же вроде бы был секретным для беспартийных.
- Нет. У нас в Политехническом институте это называлось "закрытый доклад", но читали его всем. Я испытывал и горечь от услышанного и радость, что родители были правы. Все было именно так, как они говорили, даже еще хуже! В юности положение у меня было тяжелое. Я, конечно, верил отцу. Своим одноклассникам пытался рассказывать, что он мне говорил. А дома рассказывал то, что слышал в школе. Все время боролся с отцом, пытаясь сводить несводимое: советскую власть с родителями. И когда отец мне что--то ужасное рассказывал, я говорил: "Папа, ну зачем ты мне это рассказываешь? Мне при этой власти жить!"
- А что он рассказывал? Он знал о масштабе репрессий?
- Он многое знал и понимал. Но он мне никогда не говорил про бурную молодость своего брата.
- Он знал об этом?
- В этом нельзя сомневаться, но он никогда ничего мне об этом не говорил.
- Видимо, это было бы слишком ужасным фактом для того времени.
- Конечно. Я думаю, что это тоже было причиной их расхождения. Потому что он понимал, что опасно иметь такого братца. Если это вылезет, то никого не пощадят.
- На чьей стороне в Гражданской войне был ваш отец?
- Он старался уходить в сторону. Мой дед был судьей, надворным советником, но придерживался демократических воззрений, его кумиром был А. Ф. Кони. В 1917 году он даже вступил в РСДРП, но вскоре вышел из партии, после того, как его сделали председателем комиссии по реквизиции церковного имущества. Он отказался этим заниматься и вообще ушел с государственной, теперь уже советской, службы. Он был личным дворянином, мог пострадать. Но по тем временам обошлось. Отцу, как всем приличным людям, не нравилась царская власть. Но то, чем обернулась революция - бесконечными расстрелами, репрессиями, властью хамства, постоянным унижением интеллигенции, - было, разумеется, для него неприемлемым и просто страшным. Он рассказывал, что до войны начальница спецотдела в Физтехе при встрече с ним говорила: "А ведь ты, Александров, дворянин! Я таких, как ты, в 18--м году в день по десятку щелкала!"
- Он был профессором Преображенским, который был вынужден мириться с обстоятельствами?
- Да. И когда я его спрашивал, зачем он мне все это говорит, он отвечал, что не хочет, чтобы сын был дураком. Тяжело это было и опасно, потому что я по молодости безответственно болтал. К этому времени были уже "голоса", кое--что слышали. А когда появился Солженицын, все стало ясно. Отец мой тогда был так восхищен новым курсом партии, что сказал, что вступит в нее. Но "оттепель" продолжалась недолго, а я тогда уже был умным и говорил: "Папа, подожди вступать!"
- Как вы пережили застой?
- Моим прибежищем была наука. Для физики это было самое прекрасное время для творчества. Появились сначала мазеры, потом лазеры, это было замечательно! Потом стала процветать генетика. Все это кипело и бурлило. Меня очень интересовала и космонавтика.
- Как сложилось ваше участие в работе Комиссии РАН по борьбе с лже-наукой? Как вы туда попали, кто вас пригласил?