Но не забурел Маршак. После смерти Сталина вел себя достойно. Заступался за гонимых. Покровительствовал талантливым.
И завещал нам:
Я женился рано, на однокурснице, коляска с сыном, пока мы с женой по очереди сидели на лекциях, нередко стояла во дворе университета на Моховой, благо жили мы недалеко. Двух стипендий нам, конечно, не хватало, и мой гонорар (а в университете я начал печататься) часто нас спасал.
И все-таки надо было думать о постоянном заработке. Университет еще не был закончен, но это меня не смущало: меня знали в редакциях, и я мечтал, в какую-нибудь из них устроиться.
И вот - улыбка Фортуны! Только я это про себя решил, как в журнале "Москва", куда я зашел вычитывать гранки своей статьи, встречаю Александра Львовича Дымшица, про которого я знал, что он поссорился с Кочетовым и ушел из "Октября" из-за Солженицына. Дымшиц написал положительную рецензию на "Один день Ивана Денисовича", а Кочетов расценил это как предательство. Мы не были близко знакомы, но при встрече раскланивались.
- Александр Львович, - сказал я, - у вас нет на примете какой-нибудь редакторской работы?
- Для кого? - спросил Дымшиц.
- Для меня.
Дымшиц весело посмотрел на меня и сказал: - А вы оставьте мне свой телефончик, очень может быть, что я скоро вам позвоню.
Он позвонил даже быстрее, чем я думал, - дня через три. И предложил работу во вновь создаваемом Госкомитете по кинематографии.
- И какого рода будет эта работа? - спросил я удивленно, поскольку до этого никогда не имел дела с кино.
- Редакторская, - коротко ответил Дымшиц и добавил: - Будете работать у меня. Завтра придете в отдел кадров по Малому Гнездниковскому переулку (он назвал дом) со всеми документами - паспортом, дипломом... Что? У вас нет диплома? - он задумался, выслушав мой ответ. - Хорошо, - сказал он, услышав от меня, что ради такого дела я готов перевестись на заочный, - переводитесь, только не тяните, приходите в отдел кадров и подавайте заявление. Они в курсе.
Понимаю тех, кто поморщится от одного только имени моего покровителя. Александр Львович Дымшиц, родившийся 12 июля 1910 года, так и остался в истории литературы с репутацией свирепого гонителя талантов. Остался с навсегда прилипшим к нему прозвищем "Председатель еврейской секции Союза русского народа". Его размолвка с Кочетовым из-за Солженицына объяснялась только благосклонностью к первой солженицынской повести Хрущева, а Александр Львович в отличие от твердокаменного Кочетова всегда держал нос по ветру. Оправдывать его не собираюсь. И все-таки повторю то, что позднее мне рассказывал о нем Владимир Михайлович Померанцев, который в одно время с Дымшицем находился в советской оккупационной зоне Германии. До создания ГДР Дымшиц практически был министром культуры зоны, которого немцы полюбили за... либерализм. Да-да, в то время он был либералом, и его коллеги в Германии (тот же Померанцев) знали его как умного, интеллигентного человека, который едко отзывался о бездарных новинках, во множестве печатавшихся в советских журналах, и сочувственно - о том немногом, что было отмечено талантом. А потом его словно подменили. Конечно, это он переменился сам, вернувшись в Россию в самый разгар набравшей силу кампании борьбы с космополитами (читай: с евреями!). И страшно испугался этой кампании: стал клеймить заклейменных и обслуживать погромщиков.
Он выбрал для себя определенную позицию и от нее уже не отступал. Но при этом, говорил мне Владимир Михайлович, был способен на щедрые дружеские жесты. Например, когда за статью "Об искренности в литературе" Померанцева не топтал только ленивый, когда его не только не печатали, но отрезали пути к любому заработку, Дымшиц почти насильно всучил ему крупную сумму денег, категорически оговаривая, что возвращать ее ему не нужно.