"Он верит, что наш отец был вредителем", - горько сказал о нем брат.
А здесь, слушая мои размышления о репортажах Синявского, дядя Миша спросил, ходил ли я в булочную и обратил ли внимание...
- Обратил, - радостно сказал я. - Французскую булку переименовали в городскую.
- А канадский хоккей в хоккей с шайбой, - сказал дядя Миша. И добавил: - Делай выводы!
Выводы я начал делать рано. К ним подтолкнул меня мой любимый Синявский, заменявший мне целый стадион. Впрочем, он, скончавшийся 3 июля 1972 года, не виноват, конечно, в этих языковых подменах. Не по его инициативе пошла гулять по стране ядовитая фраза: "Россия - родина слонов"!
О Зиновии Самойловиче (Зяме) Паперном, скончавшемся 22 августа 1996 года (родился 5 апреля 1919 года), известно многое.
Во-первых, что именно он автор крылатой фразы "Да здравствует все то, благодаря чему мы, несмотря ни на что".
Во-вторых, что он руководил в пятидесятых годах сатирическим ансамблем "Верстки и правки", и я застал в "Литературной газете" некоторых солисток этого ансамбля, которые очень серьезно (и потому - смешно) пародировали знаменитую песню, заменяя фамилию вождя фамилией известного сервильного критика:
Когда нас в бой пошлет товарищ Ста... (пауза, потом тихо) риков,
И первый критик в бой нас поведет!
В-третьих, что Зяма написал очень смешную пародию на кочетовский роман, за что его исключили из партии, а в Институте мировой литературы, где он тогда работал, нашли невозможным его пребывание в секторе современной литературы, который считался идеологическим, и перевели в сектор классической литературы, благодаря чему Зяма не писал больше книг о Маяковском и о Светлове, а писал о Чехове.
Но то, о чем я расскажу, известно меньше. Одно время Паперный дружил еще со времен общей работы в "Литературной газете" с критиком Владимиром Огневым. И вот у Огнева выходит книга. Кажется, в "Советском писателе", где перед этим вышла книга Паперного.
Огнев едет за авторскими экземплярами и приезжает смущенный и возмущенный.
- Посмотри, что мне дали, - протягивает книгу Паперному.
- Мою книгу? - удивляется Паперный, глядя на обложку. - Зачем?
- А ты посмотри.
Паперный открывает обложку, и на титульном листе читает: "Владимир Огнев". Дальше - название, издательство, год издания.
Паперный листает книгу: текст Огнева.
- И много тебе таких досталось? - спрашивает.
- Да целая пачка: двадцать штук, - отвечает расстроенный Огнев.
Зяма думает минуту, достает ручку и размашисто пишет на титуле: "Не горюй, Володя! Ты оказался в моей шкуре, как Тариэл в тигровой!".
Огнев повеселел: книга с таким автографом оказывалась раритетной.
Нынешняя "Литературная газета", возглавляемая Юрием Поляковым, любит подчеркивать, что она возрождает старые традиции, заложенные Чаковским, печатать всех литераторов, независимо от их направлений.
Но не получается это у Полякова. И не получится. Потому что смысл существования газеты Чаковского в условиях советского режима был совершенно определенным: мы были официозом секретариата союза писателей и международного отдела ЦК, то есть нас вынуждали печатать такие стихи, как софроновские, или статьи, одобряющие внешнюю политику брежневского руководства, восхищающиеся этой политикой. Зато остальные отделы работали, смело обращаясь к интеллигенции, бичуя советскую судебную систему, советский быт, высмеивая советских чиновников разного ранга. Да и наш отдел русской литературы не только служил секретариату, но постоянно получал от него зуботычины: не того похвалили, не о том положительно написали! Традицией газеты стало печатать рядом со стихами, допустим, Владимира Фирсова (был такой слабый стихотворец, любимец комсомольского руководства страны) стихи, скажем, Давида Самойлова; давать не просто рецензию на бездарное произведение, но два мнения - положительное и отрицательное, что вряд ли радовало работников секретариата, но ставило их в двусмысленное положение: чем возмущаться, ведь есть и положительное мнение!
А что сейчас у Полякова? Для чего он печатает, как говорится, и тех, и других, - графоманов рядом с людьми, отмеченными литературным даром? Чаковский действовал в совсем другой исторический период: свирепствовала цензура, свирепствовали так называемые инстанции. Он руководил газетой, учитывая это. А Поляков, который сейчас волен делать все, что хочет? Что у него выходит из попытки примирить, как сказал однажды Есенин, белую розу с черной жабой? Только искаженное представление о смысле существования литературы и о ее сущности.