Кирилл Берендеев
ЗВЕЗДНЫЙ ВОДОЕМ
Неприятности начались вскоре после отстыковки. Сначала перезагрузился компьютер, с ним такое случалось и на подлете, но после возвращения в строй, он неожиданно подал команду на вращение. Остановить его у нас никак не получалось, стали запрашивать Землю. После пяти минут бесплодного ковыряния в программе, оператор, посовещавшись с руководителем полетов, решил снова перезагрузить, а если и дальше продолжится, взять управление...
Не вышло. В начале торможения, мы уже кувыркались как при падении с горки. В какой-то миг система приняла верх за низ и вместо того, чтобы начать торможение, с ускорением бросила спускаемый аппарат к поверхности. Будто желая раз и навсегда покончить с нами.
Торможение перешло в баллистическое сваливание, от перегрузок в глазах поплыли кровавые пятна, а затем на грудь шлепнулся слон. Я отключился, еще когда в иллюминаторе полыхало ярко-желтое пламя. Последняя мысль была: "сработает ли парашют, или как тогда, у Комарова"...
Парашют сработал. Где-то на пороге восприятия я услышал хлопок, почувствовал дрожь. Нас с силой дернуло, перед внутренним взором снова поплыли круги. Я слышал, как застонал потом надсадно закашлялся Серега. Сил поднять руки не осталось, связь заработала, но нажать кнопку отключившегося микрофона не смогли.
Потом долгожданный хлопок посадочных двигателей, окончательно замедляющих капсулу, и тут же удар о землю. Почти незаметный. Или я снова отключился? Уже не поймешь. Потом... точно помню, как мы перекатились на бок и некоторое время скользили, снова качение, еще и наконец, удар.
Все, прибыли.
- Земля, - пузыря слюной и едва шевеля губами, произнес я. После снова пробел; очнулся, когда Серега тряс за рукав. Он сумел отстегнуться и пытался включить микрофон. Кажется, при посадке компьютер сдох окончательно.
Выбраться мы смогли часа через два, если не больше. Голова горела огнем, в груди что-то клокотало. Кажется, повредил ребро или два. Каким-то чудом нам удалось открутить замок шлюза. Затем, отдышавшись снова, выползти наружу, поддерживая друг друга. После такого спуска ноги еле ходили, а голова казалась совершенно пустой - еще и вся кровь после полугода невесомости прилила к конечностям, на которые теперь не встанешь, больно. Или и там что-то не в порядке?
Выбравшись, подали сигнал, запалили дымы. Серега долго отхаркивался кровью, потом, оглядевшись, спросил меня, куда это нас занесло, только заснеженные горы кругом да редкий лесок в ложбинах. И жирная черная полоса, тянущаяся от капсулы до вершины пологого холма. Где степь? Я только плечами пожал, наверное, не долетели или проскочили. По баллистической траектории спускались, теперь разбери, куда занесло.
Ближе к ночи начало холодать, с мутного, низкого неба пошел снег. Зачем-то захотелось поймать снежинку языком. Дурацкое желание, пока я осуществлял его, Серега развел сигнальный костер. Снова отдыхал, привалившись к черному боку "Союза". А я стоял рядом, не глядя на пламя, вдыхал чистый, не процеженный кондиционером воздух, разглядывая сопки, поросшие жидким осинником. Мыслей не осталось, только желание дождаться помощи и еще странное - добраться вон до того озерца, что в километре отсюда, посидеть на бережку, на лишенном коры стволе. Выбраться из скафандра, невыносимо стеснявшего движения, снять все себя и дойти.
- Ты мерзнешь, - произнес Сергей, притягивая к костру. - Подвигайся или сядь уже к огню. Куда тебя все время тянет?
Я и сам не мог ответить на этот вопрос. Наконец, вернулся мыслями к товарищу, присел на ветки. Сергей стал что-то рассказывать, я плохо слышал и слушал. Думалось про озеро. Непонятно, почему.
Под ночь, когда немного развиднелось, над нами пролетел вертолет. Через полчаса еще раз, а затем до нас, наконец, добрались спасатели. Укутали в шерстяные верблюжьи одеяла, подняли на борт, напоили и накормили, оказали первую помощь. Так мы узнали, что приземлились в ста пятидесяти километрах северо-восточнее Магнитогорска, в Челябинской области. В столицу ее нас и повезли. Потом в Москву, на обследование и лечение, потом...
Жена почти не отходила от постели, будто ухаживала за тяжелораненым. Приносила еду, кормила с ложечки, выключала телевизор, если я слишком долго засматривался новостями и иногда только, когда считала, что я уже могу дышать и говорить спокойно, что боли отошли, просила:
- Ты больше ни ногой, слышишь меня? Ни ногой обратно.
- Я же и так в ЦУП собирался, - возражал я, она не слушала.
- Никакого Центра. Вообще никакого космоса. Я даже на самолете не дам тебе летать. Будешь заниматься преподаванием, как Сергей. И так что ни полет, то приключение. Сколько раз давали тебе знаки свыше, ты упрямился, давали, не слышал. Теперь-то понял?