— Ошибка ли, нет ли, похоже, что жаканом выстрелили, — сказал Савельев. — Вы посмотрите, товарищ Ташбулатов, пол головы снесли.
— Вижу, не слепой, — чуть не плакал Ташбулатов, цыкая больным зубом. — Какой же сволочью надо быть, чтобы совершить такое! Ведь мы уже несколько лет наблюдаем за этим медведем. Пройдет в десяти шагах, не тронет никого, только и знал, что разорял борти. Какой красавец был...
Зиганша опять за свое:
— А если бы он Дамира Акбаровича задрал? По-вашему, жизнь поганого зверя дороже человеческой?
— Человеческой, говоришь?! — с нескрываемой ненавистью и презрением проговорил Мансур. — Тебе ли толковать о таких вещах! Ни стыда, ни совести... Кто тебя просил в лес прийти с ружьем? Кто заставлял?
Ташбулатов плюнул в сердцах, обошел окровавленную тушу и велел Савельеву:
— Составляй акт! А ты, Кутушев, рассказывай...
Пока Мансур говорил о случившемся, Ташбулатов, стиснув зубы и горестно качая головой, прохаживался по поляне и властным взмахом руки пресекал попытки Зиганши и Дамира Акбаровича вставить хоть слово.
Но Зиганша не хотел сдаваться. Все хорохорился, пугал и ерничал, противно хихикая:
— Пишите, пишите! Только ты бы, Ташбулатов, сначала на удостоверение Дамира Акбаровича посмотрел. Одним глазком! Для интереса...
— Начхал я на это удостоверение! — ответил директор. Но когда увидел красную книжку и подержал в руках, досадливо крякнул, заскреб в затылке. Да и властности в голосе поубавилось. — Ты вот что, Кутушев, — повернулся к Мансуру, — отправляйся на свой хутор. Остальное мы с Савельевым доведем до ума. Акт потом подпишешь.
— Насчет сломанного ружья не забудьте написать! — подсказал Зиганша. Он, кажется, почувствовал изменившееся настроение директора и подмигнул своему напарнику.
Толстяк молчал, но выглядел уже не так жалко, как в начале. С отрешенно-начальственным видом он надувал щеки, хмурился, одергивал куртку.
Все это время Марат с каменным лицом стоял в стороне, изредка обжигая взглядом Зиганшу и стискивая кулаки.
— Пойдем, — позвал его Мансур упавшим голосом.
Марат усмехнулся, с презрением кивнул на Ташбулатова:
— Директор-то струхнул, видать. Неужели собирается замять все это? Почему вы молчите?..
— Разберемся, — ответил Мансур, обнимая его за плечи. — Выше закона не прыгнут, не позволим!
— Да уж, вижу! — процедил Марат сквозь зубы и, сердито сбросив руку Мансура, нырнул в чащу, как в зеленый омут.
Отложив задуманные с вечера неотложные дела и забрав вещи Марата, Мансур отправился в контору. Как ни спешил, он сделал крюк, чтобы проверить, послал ли Ташбулатов кого на поляну. Все верно, двое незнакомых парней, видно сезонные рабочие, взваливали медвежью тушу на длинную самодельную волокушу, третий пытался удержать за короткий повод визгливо храпящую перепуганную лошадь. Останавливаться около этих шальных людей, по всему успевших с утра пораньше выпить и злобно матерящихся, не было смысла. Мансура беспокоило, что директор как-то сразу сник, когда увидел книжечку толстяка. Человек, по мнению Мансура, неплохой, любящий порядок, Ташбулатов был трусоват, при виде начальства, сам того не замечая, вытягивался в струнку, краснел, как мальчишка. Как бы и на этот раз он не пошел на попятную. Тогда уж нечего и думать о справедливой силе закона. А Марату каково от всего этого?
Вспомнив о нем, Мансур прибавил шагу. Нехорошо получилось. А ведь как радовался Марат лесному раздолью, красоте неприступных гор, свободе от назойливой опеки матери. Где теперь эта радость? Мало того, что почти на его глазах убили безобидного лесного зверя, которого он так хотел увидеть в родной стихии, да еще потерявший совесть Зиганша плюнул ему в душу, раскрыв тайну, наверняка тщательно скрываемую от парня.
Ну, а закончилась эта история вовсе не по-людски, так что при одном воспоминании о ней Мансура бросало то в жар, то в холод. Стыдно. Противно...
Не успел он переступить через порог конторы, Ташбулатов, обычно спокойный, обходительный с людьми, коршуном накинулся на него:
— Какого черта путаешься здесь, бросив свой пост?! Кто тебя звал?
— Так ведь надо акт подписать. Разве не я задержал тех злодеев?
— Думаешь, без тебя не разберутся? Крови жаждешь?— огорошил его директор, потирая распухшую щеку.