Обижаться за это на сына и сноху не было смысла. Да и в нем ли, в его ли обидах дело? Он чувствовал не только пустоту и холод этого дома. Жившие тут люди были друг другу чужими. Но как же так? А что же эта семилетняя девочка? Ей-то как жить в этакой стуже? Что же она должна переживать? Или эти бездушные люди, приходившиеся ему сыном и снохой, успели выстудить и ее чувства, убить все лучшее, что есть в детях, — любовь, доверчивость, чистоту? Да как терпит все это Анвар? Или не он, Мансур, в таких трудах и лишениях пестовал из него человека, радуясь каждому его успеху и огорчаясь любой неудаче? Кому, как не отцу семейства, сделать первый шаг к примирению, перебороть свою гордыню ради самых близких людей? Не может же болезнь себялюбия настолько завладеть всем его существом, чтобы он уже был не способен на нормальные человеческие поступки...
Поздно вечером, когда хозяева разбрелись спать по своим углам, Мансур убрал посуду и вновь вскипятил себе чай. Вскипятить-то вскипятил, да только ни кусок хлеба, ни глоток влаги не шли в горло. Вот и сидел в молчаливой тоске, скрючившись в ночной тишине, подобно усталой птице.
Только было протянул руку к чашке с остывшим чаем, неожиданно появилась в дверях кухни Алия.
— Лекарства выпью, — сказала она, как-то неловко подступаясь к столу и не глядя на свекра. И голос какой-то бесцветный, потерянный.
— Что у тебя болит, доченька? — Мансур заботливо придвинул к ней стул.
— Присяду-ка... Ты, наверное, сердишься на меня... Внимания не оказываю...
— Дело не во мне, — только и произнес Мансур, но в словах его, наперекор желанию, просочились и обида, и боль. — А вообще... Живу беззаботно, квартира у вас теплая. Чего еще надобно старому человеку? Ну, выпей свое лекарство, а там согреешься в постели, уснешь...
— Не могу спать. Устаю за день так, что упасть готова. А лягу — и сон не берет. И думаю, и думаю... Умру я скоро, наверное.
— Типун тебе на язык! — испугался и одновременно рассердился Мансур. — Разве такими вещами шутят? — С другой стороны, и обрадовался, что сноха наконец заговорила. — Ты мне лучше скажи: что тут у вас происходит? Что случилось?
— Не знаю... — Алия склонила голову, и Мансуру показалось, что она плачет. Но вот подняла голову, и он увидел, что глаза у нее сухие, только горят лихорадочным нездоровым блеском. — Вот уже два года, как болею. Сердце... Давит все время. Щемит и давит. А Анвар этого понять не хочет. Упрекает, что притворяюсь. Может неделями не разговаривать. Тяжело мне.
— Чего же он... так?
— Подозревает в чем-то, ревнует... Видно, наговорил кто. Мало ли услужливых. А до других ли мне? И люблю я его. Не хочет понять. Сам мучается и мне житья не дает.
Тут она не удержалась, всхлипнула и, не успел Мансур слова сказать, тенью скользнула в свою комнату.
Вот оно что!.. Мансур тяжело задышал, чувствуя, как приливает кровь к голове. Ах, дурные, дурные!.. Не в силах усидеть на месте, он стал расхаживать по кухне, гневно поблескивая глазами. Где любовь? Где уважение к женщине, если изводишь ее ревностью? Да неужели не понимает Анвар, что тем самым унижает и себя как мужчину? Глупо, противно. Дал одолеть сердце этому пещерному чувству — не жди спокойной жизни. Конец любви, радости общения, человеческому достоинству. «Вот видишь, Нурания, не углядел я в нашем сыне этого порока, тиранства этого, не сумел внушить ему трепетного отношения к женщине. Моя вина, прости...»
Так он мысленно укорял сына, а еще больше себя самого. Да, что посеешь, то и пожнешь. Не хватало Анвару в детстве отцовской строгости. Нельзя было потакать его капризам, своеволию. Всем взял парень — лицом и статью, умом и упорством, а душа оказалась черствой. И все потому, видно, что рос без ласки материнской, без нежности. А там, еще не успев окрепнуть душевно, мальчишкой упорхнул из дома... Но может, еще не поздно, еще можно поправить, пока молодые живут под одной крышей и соединяет их эта маленькая, не по-детски серьезная девочка? Надо завтра же по-мужски взять сына в оборот, а если нужно, стукнуть кулаком по столу. Иначе не вернуть семье утерянный лад.
Придя к такому решению, он собрался было пойти укладываться, как появился Анвар, и по его настороженному взгляду Мансур понял, что тот слышал их разговор с Алией или догадывается о нем.
— Чай не остыл еще у тебя? Налей-ка и мне, — сказал он. И по виду его, и по голосу нетрудно догадаться, что тоже мучается бессонницей.
— От чая ко сну не потянет, — пробурчал Мансур, но все же наполнил чашку и придвинул ее к сыну. — Садись. А то ведь три дня, как я приехал, а ты хотя бы раз поговорил с отцом...