— О чем говорить... Наша жизнь перед глазами у тебя, ничего радостного добавить не могу. — Анвар положил в чашку несколько ложек привезенного отцом меда и, лениво помешивая в ней, чему-то грустно улыбнулся. — Сознаю, вина за мной. Здоровье у Алии неважное, а я... чуть что — взрываюсь. Чем больше я злюсь, тем сильнее она замыкается в себе. Разве все объяснишь... Да и на службе много всякого. Ладно, отец, ни советы твои, ни утешения облегчения нам не принесут. Ты лучше скажи: не надоело одному дни коротать?
— Я, сынок, привык к одиночеству. Все мои собеседники на Голубом Озере — лес да горы.
— У тебя еще есть Пират. И коза вдобавок, — засмеялся Анвар. Брови вскинулись вверх, лицо посветлело. Удивленный тем, что сына может развеселить такая мелочь, Мансур и сам заулыбался: нет-нет, никакой Анвар не тиран! Если бы с такой же открытостью и добром относился к семье, нуждающейся в теплом слове, в нежности, глядишь, и сам перестал бы маяться и изводить себя. Ведь сказано же: добрым словом и змею можно выманить из норы. А тут люди, дороже которых у тебя нет и не будет. Неужели не понятно?
Обрадованный Мансур открыл было рот, чтобы выложить эти свои мысли, да солнце снова ушло за тучи — лицо Анвара опять подернулось тенью. И, понизив голос, он сказал такое, что у Мансура дыхание перехватило:
— Чем жить бирюком среди гор да камней, не лучше ли тебе сюда перебраться, отец? — По всему, не вдруг и не сегодня пришла ему в голову эта мысль. — Дом у нас просторный, ни в чем не нуждаемся. Тебе-то скоро шестьдесят уже, не знаю, чего жилы из себя тянешь? Неужели твой сын об отце не позаботится?
Хоть и высказал Анвар это пожелание только сейчас, не было оно для Мансура новостью. Еще раньше почти в каждом письме Алия намекала на это между строк. Значит, советовались, вдвоем решали. Что там говорить, приятно было Мансуру: каким бы самостоятельным ни считал себя упрямый сын, он, как юный росток, приникающий к старому дереву, нуждался в жизненном опыте отца, его советах и руководстве. Ну, если и не совсем так, то уж, наверное, думает: будь в доме старший, не останется места для семейных ссор — стыдно при нем горшки бить.
— Ну, что молчишь? — не выдержал его молчания Анвар, отодвигая чашку к середине стола.
А Мансур думал, как бы ответить сыну, чтобы не обидеть его. Наконец нашелся:
— Спасибо за приглашение, сынок. Не скрою, оно словно мед на мою душу. Только пойми меня правильно... Люди вы образованные, умные. И про тебя, и про жену твою говорю... Наверное, приходилось тебе видеть: лишь молодой сеянец, росток юный приживается на новом месте. А попробуй пересадить старое дерево, оно и засохнет. А все почему? Корни его ушли глубоко, и нельзя их вырвать без ущерба, как ни старайся. Что уж тут говорить о людях... Я в деревне живу в достатке, без нужды. Да и тетя твоя Фатима стара уже, не может без моей помощи. Словом, там мои корни. В Куштиряке, в горах. Ты лучше вот что скажи: больше десяти лет прошло с твоего отъезда, а так ни разу и не собрался на родину. Если я не в счет, то ведь могилу матери обязан навестить. Или не так говорю? Давайте-ка с концом зимы да с началом лета приезжайте все трое! Дорога, она заставляет забыть всякую мелочь и суету жизни. А еще кумыс, свежий воздух... Здоровье поправят Алия с Наилей.
Анвар встал из-за стола, прислонился к двери, прислушиваясь к тишине комнат.
— Хорошо бы... — проговорил задумчиво. — Мне и самому хочется родные края повидать. Соскучился. Но пока с этим трудно. Алию нужно класть в больницу, не обойтись. Ляжет она в больницу, а кто будет смотреть за Наилей? Службу мою знаешь, от темна до темна... — Он подошел к окну, понаблюдал за мельтешением разноцветных огней рекламы на улице и, вдруг круто повернувшись, сел напротив отца. — Вот что... Раз уж не хочешь переезжать, может, заберешь Наилю с собой? Не хватает ей здесь ни ухода, ни внимания. Да и городской воздух не по ней, боюсь, зачахнет. А мы, муж с женой, как-нибудь разобрались бы в своих делах...
На том и порешили сын с отцом. А коли так и нет иного выхода, Алия тоже поплакала и согласилась, не стала упираться. Договорились устроить Наилю в школу-интернат и проводили ее в аул вместе с дедушкой.
С тех пор и живет Наиля вдали от родителей. Правда, зима в чужой районной школе далась ей нелегко, она все кашляла и мерзла. Но вот пришло лето, оказалась Наиля в Куштиряке у бабки своей Фатимы, потом у деда в хуторе и точно крылья расправила.
Она пока не очень-то разбирается в отношениях матери и отца. Мала еще, третий класс только закончила. Но, видит Мансур, нет-нет да задумается внучка, безмолвно вглядываясь в подернутый дымкой горизонт, и вздохнет украдкой почти по-взрослому. Тоскует девочка и, может, догадывается, что не от хорошей жизни очутилась она вдали от родного дома.