Целыми днями он бродил по ближним аулам или вместе с Мансуром ходил по лесу, а ночи они коротали у костра.
Нынче двое друзей проводили последнюю ночь, а разговорам, казалось, не будет конца. Стоило одному вспомнить какой-либо случай, поучительную историю, другой тут же подхватывал и начинал рассказывать что-то похожее из своей жизни. И текла беседа, складываясь из страничек воспоминаний в тревожную книгу пережитых невзгод, радостей и сомнений.
— Да, дорогой Мансур, — говорил Орлов, — выпало на нашу долю много чего — и хорошего, и худого...
— Худого побольше, — перебил его Мансур.
— Согласен. Но ведь время не выберешь для себя. Честно говоря, в тяжелое время жили, недоброе... Вот я — в шестнадцать лет пошел учеником машиниста, потом стал помощником. Только собирался самостоятельно водить поезда, война началась. А позже, когда сломали войну? Говорю же, врагу не пожелаешь того, что досталось нам. И голод, и холод, и работа до кровавых мозолей... Но ведь надо было, дорогой Мансур! Кто бы поставил нашу жизнь на рельсы, если бы не мы сами? Так незаметно и пролетели годы.
— Что, уже в старики записался? — пошутил Мансур, чтобы отвлечь его от невеселых мыслей. — Выглядишь-то молодцом еще.
Этим он решил чуточку польстить Орлову, хотя назвать его стариком впрямь было еще рано. Походка твердая, седина очень шла ему, и для человека, разменявшего седьмой десяток, он был довольно моложав и крепок. Новый, еще не обмятый костюм из серого с металлическим блеском материала ладно облегал крупную фигуру. Настораживало лишь, что временами, словно невзначай, рука нашаривала в кармане маленький цилиндрик с таблетками валидола.
— Работа у нас, у железнодорожников, такая, держит в форме, не дает распускаться. Порядок там, милый мой, строгий, — солидно покашливая, говорил Орлов.
— Будто другую работу можно делать спустя рукава... — усмехнулся Мансур.
— А ты не смейся, — возразил Геннадий Петрович. — Железнодорожник — это не просто профессия, а еще и особого склада человек. Словом, судьба. Думаешь, каждый кулик свое болото хвалит? Нет, милый мой, не любому у нас место. Железные дороги как называют? Кровеносными сосудами страны! Слыхал? То-то. Там, брат, точность нужна, аккуратность...
— Видел я эту вашу точность и аккуратность. Поездил...
— Да, беспорядков хватает, — согласился Орлов. — Люди не то чтобы работать разучились, а какие-то шальные, что ли, стали. То в одном отступят от правил, то в другом, пока, как говорится, жареный петух в одно место не клюнет. Ну, и начинают после драки кулаками махать, виновных искать... О чем это я? Хотел то о другом сказать.
— Да, да, ты же обещал рассказать, как за границу ездил, — поддакнул Мансур, вороша кострище и гася тлеющие угли. — Как там загнивающий мир капитала?
— Дойдет и до него черед... Ты извини меня, я все о Настасье Андреевне думаю. Так-то она ничего еще, хоть и шестьдесят уже. Только сердцем мается в последнее время. Как бы не свалилась без меня...
— Так не одна же она. Сын, невестка, внуки...
— Да, младший сын с семьей вместе с нами живет. Сноха — добрая женщина, работящая. Как веретено крутится по дому. Но ведь Настасья-то Андреевна разве усидит без дела? Вот и боюсь за нее. А еще за сыном глаз да глаз... — Орлов задумчиво покрутил в руках трубку, осторожно сунул ее в карман и вздохнул глубоко. — Парень-то... да какое там, мужик уже, тридцать лет, инженер с дипломом, а вожжи слабоваты, попивает. Чтобы там скандалы устраивать, семью обижать — этого нет, греха на душу не возьму. Но матери-то каково? И жене радости мало...
— Может, горе какое?
— Горе? Луковое! С главным инженером на заводе никак не уживутся... Ты не думай, сына я не хвалю, горяч, неуступчив. Но тот, главный, человек уже немолодой, пора бы ума набраться, а послушать — уши вянут! Грубый, упрямый, как осел. Словом, сволочной человек, что ни слово — мать-перемать, а в деле... Брось, говорю Виктору, не спорь с ним, переходи на другую работу. Где там! «Нет, — отвечает, — нельзя таким людям доверять завод. Замшелый, — говорит, — ретроград, новизны боится, инженерами помыкает как мальчишками...» Ну, и сцепится с ним и с досады да с обиды начинает, дурень, утешения искать в бутылке... Перед дорогой разговор у меня с ним был, и крутой. «Хочешь, — спрашиваю, — мать в могилу свести? Жену и детей психами сделать?» Вроде проняло. Все, говорит, отец, точка!.. Посмотрим, выдержит ли...