Увидев ножи, Нурания вздрогнула: вот он тот удобный случай! Но мелькнула эта мысль и тут же потухла, снова ей овладела апатия. Видно, не настал еще час, когда она всерьез задумается о дальнейшей своей жизни или смерти.
— Капусту резать не приходилось? Нет? — И, косо взглянув на Нуранию, Валдис покачал головой: — Так я и думал. Сразу видно, руки к черной работе не привычны. Делать нечего, придется научиться... — И, не спеша перекрестившись, ловким движением срезал сизый кочан капусты у самого корня. — Вот так, очень просто. Это... когда гнется спина, голова остается цела, верно?.. Смотри, зеленые кочаны не трогай. Марта душу вытрясет.
Если для него это было очень просто, то для Нурании оказалось сущей мукой. Она никак не могла приноровиться ни к ножу, ни к капусте. Пока подлаживалась и так и этак, успела полоснуть лезвием по руке, ободрать ногти. Наконец, не выдержав, бросила все, села прямо на землю и разрыдалась. Валдис молча стоял рядом, не проронив ни слова, ждал, когда она успокоится.
— Ничего, ничего, научишься. Дело нехитрое, — сказал спокойно. — Смотрю на тебя, много бед перенесла ты, девушка? Может, ошибаюсь?
Она быстро утерла слезы, с опаской уставилась на него: сочувствует ей этот немец или из любопытства спрашивает? Но в поведении Валдиса ничего пугающего. И говорит он, горестно качая головой.
— Ну, чего испугалась? Не хочешь — не отвечай. Только не меня тебе надо бояться, Нора. Я так буду называть тебя, хорошо?
Через час остановились на отдых. Дав Нурании бутерброд с маслом и налив из термоса кружку невкусного, но горячего кофе, Валдис хотел было продолжить разговор, но опять наткнулся на ее молчание и тоже замолчал.
Снова взялись за ножи. С каким-то ожесточением смахивая кочны и не обращая внимания, слушает Нурания или нет, Валдис рассказывал свою историю. Оказывается, он вовсе не немец, как думала она, а латыш. После свержения Ульманиса и восстановления Советской власти Валдис вместе с помещиком, у которого батрачил пятнадцать лет, покинул Латвию.
— Да, Нора, поверил я супостату этому. Ведь он обещал нам, мне и жене моей Инге, райскую жизнь в Германии. А оказалось тут еще хуже, чем дома. Хозяин-то сразу, видно, понял: не развернуться ему здесь, и улизнул в Америку. Вот мы и остались на улице...
Бездомные, чужие в этой стране, Валдис и Инга нанимались на временную работу то к одному хозяину, то к другому, трудились от темна до темна, но так и не выбились из нужды. К тому же от пережитых несчастий тяжко заболела жена Валдиса, а на врача и лекарства у них не было денег. И умерла Инга, проклиная свою горькую судьбу, тоскуя по родной земле, по детям. Одинокий, никому не нужный, он скитался по разным хуторам в поисках места. Наконец, после долгих мытарств, нанялся батраком к Марте. Работа тяжелая, но есть крыша над головой, есть, хоть и скромное, пропитание. Теперь война, говорил Валдис, и дорога домой закрыта...
А там, в Латвии, у него остались сын и замужняя дочь. Молодые еще, совсем вроде бы зеленые — ему девятнадцать, ей семнадцать, — а ума хватило не следовать за родителями за семь верст киселя хлебать. Они и отца чуть не на коленях уговаривали не трогаться с места: мол, нельзя верить помещику, ему только в пути нужны слуги, чтобы присмотреть за двумя грузовиками с имуществом и таскать тяжести. Отмахнулся Валдис. Привыкший во всем повиноваться чужой воле, он и тут не смог устоять перед желанием хозяина, который, худо-бедно, целых пятнадцать лет давал ему кров и пищу, хоть и приходилось за это горбиться до изнеможения, до кровавых зайчиков в глазах.
— Так-то вот, Нора. Правы оказались дети, обманул проклятый помещик, — закончил Валдис свой печальный рассказ.
— В моем народе говорят: и старшего выслушай, и советом младшего не пренебрегай... Радуйтесь, что дети ваши на родине, — сказала Нурания и сама же удивилась своим словам. Значит, несмотря на весь ужас обрушившихся на нее испытаний, душа ее еще жива, не убита окончательно, раз может отозваться на чужое горе...
Уборка капусты тянулась до самого августа.
На первых порах, едва добравшись до отведенной ей комнатки в пристройке, Нурания падала на жесткую лежанку и мгновенно засыпала мертвым сном. Короткие летние ночи не приносили желанного отдыха, а рано поутру снова идти в поле, к ненавистной капусте.