Качая головой, Валдис начал упрекать Нуранию.
— Эх, дочка, — сказал, впервые обращаясь к ней так, — горда ты чересчур. Собака обглоданной кости бывает рада. Так и Марта. Ну что сделается с тобой, если ради ее самолюбия слезу из себя выжмешь? Они же, немцы, любят, когда перед ними шею гнут. А в нашем с тобой положении ничего другого и не остается. Так-то...
Что ж, может, он по-своему прав. Сам-то он вон какую покорность выказывает. Что ни прикажет хозяйка — «Будет сделано, фрау Марта! Слушаюсь, фрау Марта!». Чего ждать от человека, привыкшего с молодых лет жить по чужой указке. Да и рад, видно, бедняга, что приютила его Марта...
След от резинового хлыста начал сильно болеть, и заплакала Нурания не столько от этой боли, сколько от чувства бессилия перед злом.
Старый латыш не стал ее утешать, а лишь хмуро проговорил:
— Берись за работу, Нора. Работа — самое хорошее лекарство от горя и обид всяких. — И сам начал словно не капусту, а головы ненавистных врагов рубить с размаху.
Успокоившись немного, Валдис заговорил снова:
— Сама подумай: их войска всю Европу захватили, Украина, Белоруссия под ними. А теперь, кажется, и до Москвы добрались. На что теперь надеяться тебе? Чудес-то на свете не бывает. Вот и выходит, что весь остаток жизни будешь батрачить здесь. И то сказать, от голода не пухнем, крыша над головой имеется. Терпеть нужно, Нора, терпеть и молиться. Услышит бог наши молитвы...
— Добрый ты человек, Валдис, — задумчиво произнесла Нурания. — Добренький...
А сама вдруг вспомнила про Марию. Она тоже была добрая. Для других себя не жалела. А к чему привела ее доброта? Зачем ей надо было препираться с тем фашистским офицером и что-то требовать, доказывать? Докажешь им... Не из-за нее ли Нурания и другие женщины лишились своих детей?..
Но в последние дни Нурания стала думать по-иному. Как же можно винить Марию в том, что больные женщины и раненые красноармейцы были расстреляны, а дети — вырваны из рук матерей? Требуя для этих несчастных не каких-то там немыслимых удобств, а всего лишь человеческих условий и медицинской помощи, она исходила из принятых во всем мире норм обращения с пленными, действовала как врач. Но, как уже убедилась Нурания на собственном горьком опыте, фашизму чужды человечность и сострадание. Мария, может быть, лучше других понимала это и знала, на что шла, но не испугалась, защищая обреченных на гибель. Она до конца выполнила свой долг, тем самым преподав урок мужества оставшимся в живых. И не осуждать, а до конца жизни, ежечасно, обязана помнить ее Нурания. Верно говорит Валдис, фашисты рассчитывают сковать народы страхом, превратить их в послушных рабов. А сам-то он, кажется, уже свыкся с этой ролью...
Правда, узнав грустную историю злоключений Валдиса, Нурания стала относиться к нему с большим пониманием. Ведь и он такой же, как она, одинокий листок, унесенный ветром времени в чужие края. Несчастный изгой, перекати-поле. Здесь он поневоле горбит спину. После похорон жены целый месяц скитался в окрестностях Мюнхена в поисках работы и наконец, можно сказать почти что за кров и пищу, нанялся к Марте. А еще ему велено каждый месяц проходить регистрацию в полицейском участке. Конечно, положение Валдиса чуть легче, чем у Нурании: на ночь его не запирают в комнате, в еде не отказывают, ну и, хоть сущие гроши, а все же платят какие-то деньги на мелкие расходы.
Немногословный, обычно спокойный, Валдис редко жалуется на свою нескладную судьбу, но видно, как тяжко переживает он разлуку с детьми. Нет, нет да вздохнет глубоко и скажет с тоской: «Одно прошу у бога — вернуться бы домой и встретить смертный час на родной земле».
И все же нельзя сказать, чтобы он был таким уж темным и забитым существом. Горе согнуло его, а душа — живая. Иногда, разговорившись, может удивить Нуранию какой-нибудь трезвой мыслью: «Ты еще мало знаешь немца. Он в грош не ставит другие народы. Уж это-то мы, латыши, на своем горбу испытали... Слышишь, что радио ихнее целыми днями твердит? Дескать, Германия — страна господ, и нет силы, способной противостоять ей... Я-то думал, Россия сломает немцу хребет, жаль, не получилось...»
Когда вся капуста была убрана и отгружена в город, Валдис на паре лошадей вспахал весь участок. Под нудным, холодным дождем Нурания подбирала корешки и капустные листья в корзину. Ничего не должно пропадать у жадной и расчетливой Марты. Она ухитряется продать весь этот капустный мусор концлагерю в пищу узникам.
Думала смертельно уставшая Нурания: вот разделаются она и Валдис с капустой, и станет им немного легче. Но надежде этой не суждено было сбыться. С первыми осенними дождями, когда, казалось, весь мир окутан промозглым сырым туманом, дальний ли, близкий ли родственник Марты, а по существу, еще один ее батрак по имени Генрих пригнал на хутор полсотни голов свиней, которых все лето пас в дубовом лесу где-то в горах. Теперь этих прожорливых животных предстояло откармливать взаперти до начала зимних холодов.