Угонистый ветришко, в согласии с писаниями сибирских литераторов, шаловливо заскакивал в пятистенок, шебуршал в одежде, висящей над печью и, умаявшись, стихал.
Утрело... На кораблях в это время бьют склянки, и первая вахта заступает на службу. Я без понятия, передались ли мои мысли Старателю, но он нервно задвигался и, выбрасывая басовитые слова, перекатился с боку на бок, лицом ко мне. Его руки, хорошо уже различимые, вели между собой непонятную, и оттого какую-то зловещую борьбу. Правая скрюченными пальцами ухватила кисть левой и свирепо дергала ее на себя, словно стремилась вырвать из плечевого сустава. И вдруг, осознав тщетность своих усилий, отпустила ее и тотчас нанесла удар кулаком. Куда? В никуда. В воздух. Был бы Старатель боксером... Но он не боксер... И что это за "бой с тенью" - лежа? в пору петушиных криков?
Спросонья таежник вскочил на ноги. Ошалело вертя головой, он мало-помалу приходил в себя. Столкнувшись с моим взглядом, виновато бросил:
- Чертовщина!
- Провинциальные репортеры?
Шутки Старатель не принял.
- Руку отлежал, - сказал в оправдание. - Вишь ли, она - стерва! - на глотке пригрелась. Глотку я чувствовал. А ее - нет. Ну и... глоткой сквозь сон почувствовал - душат! душат, гады! Ну и... - Он виновато махнул рукой. - А ты дрыхни, чертяга. Чего тебе?..
Я беспокойно заворочался.
- Ищут, поди, меня.
- Никто тебя не ищет, "мастер". Полетали над твоим корытом, позырили с верхотуры - винтики, гаечки да обугленные угольки из костей. Я там волчьи просыпал на обозрение пентюхов. Словом, не гоношись, списали тебя с баланса. А ты, даром что списанный, живи-лечись. Медаль не снимай - целительная.
- Ты меня - что? в без вести пропавшие?
- Паря! Не шебурши языком по-пустому. Оклемаешься, выведу к бакену, и топай дальше своим ходом.
- А что людей приведу - не боишься?
- Не приведешь.
- Доверяешь?
- Человеку не доверяю. Медали доверяю.
- Чего так?
- Она тебя правде-совести учит. Не убий. Не укради. А шире... не предавай, заодно и не делай подлостей.
- Десять заповедей. Кто их не читал в Библии? И что? Не убивают? Не воруют? Всего несколько заветов, и те выполнить не могут, а называют себя Венцом Творения.
- Если бы ты знал... И всю Тору можно выложить всего в несколько слов - "не делай другому то, чего ты не хочешь, чтобы сделали тебе".
- Кто сказал?
- Рамбам!..
- ?
Видя мое недоумение, Старатель усмехнулся:
- Не знаком с таким мудрецом? Все бы тебе чужие лоции, а?
- Брось! Я просто о заповедях. Их все знают, чуть ли не наизусть, а толку-то, толку...
- Не тушуйся, "мастер". Ты сейчас напрямки идешь. "Другим путем"... но напрямки... по своей лоции. Медаль ведь не учит тебя, дурака. Пропитывает заповедями. У тебя даже в мыслях не возникнет желание выдать меня властям, дать им адресную указку. Сколько людей тут перебывало! Кто во имя золота, кто ради охотничьего промысла. И никто... никогда... уходя... не вывел на мой след ищеек. Я береженый.
- Береженого Бог бережет, - подсказал я из народных поверий.
- А кто тебе сказал, что медаль - не Божьих рук дело?
Я закусил губу. "Сумасшедший?"
Старатель радостно охнул, приметив мою реакцию.
- Напугал, никак? Зря! Сам разберешься с медалью. А что касаемо человека... Человека понимать с первого осмотра надо. Жрать захочешь... - легким движением ноги он вытолкнул из-под стола короб с солониной. - А я... я... - он хохотнул, словно вспомнил анекдот, - тоже пойду "другим путем". Ты - "другим", из Риги в Сибирь. Я "другим" - от штурвала к ухвату с чугунком. Все путем, все путем, паря! Мне силки на зверя ставить пора, а то... зимы тут морозные, иной раз носа из зимовья не высунешь. Бывай и не кашляй!
Затворив за собой входную дверь, он подпер ее останцем молодого кедрового ствола с комлем и удовлетворенно прогудел:
- Поставил тебя на якорь, "мастер". Не дрейфь!
6. Таежный смотритель
Затворничество тяготило. Томительно долго в стенном прорубе стлались низкие облака, закрывали мутной заволочью солнце.
Птичье попискивание внезапно смолкло. Густой медвежий рев наложил на него свою мохнатую лапу и сгреб в никуда. В одночасье лесная жизнь поскучнела - таежный смотритель обходил дозором свои владения, выгадывая к человечьему, вкусовому, пахнущему вяленой рыбой и копченым мясом жилью.
Разглядеть зверюгу из оконца мне не подфартило. Но не зря говорят: у страха глаза велики. Я представлял Косолапого внутренним зрением более, что ли, пугливым. Этакий... ну, как снежный человек... Весь из себя - симбиоз мышц и шерсти, нечто вроде кучи булыжника, обернутой бронированной шкурой. Матерый, оголодавший, с провалившимся брюхом. С вилами на такого не ходить. Дробиной такого не бить. А тут под рукой не то что дробины, путного ножа не сыскать. Хотя... нож мне тоже без надобности. Вот "тулку" бы о два ствола да парочку к ним жаканов! Но чего нет, того нет. А надумай медведь ввалиться в избу, чем обороняться? Палкой от веника? Поленом? Колотушкой или супной ложкой? Чем? Мамонтовыми бивнями, что скелетным светом лучатся в углу? Это по мне свет скелетный, отталкивающий, по ассоциации со звуковым фоном. А Бурому? Ему, наоборот, свет такой в радость. А бивни для него притягательны. Душком живности. Не выветривается он для охочих до крови ноздрей, почитай, и за тысячу лет.