- Не компостируй мне мозги! - возмутился было я. Но услышал:
- Имеющие глаза, да увидят! Говорил же, а ты ноль внимания, "мастер", - наклонившись, он вынул из короба с солониной, в котором я давеча так и не пошуровал, ноздреватый самородок, величиной с голыш, и положил его на стол, рядом с моей фляжкой. - Дарю! Твой напиток богов того стоит!
Я пододвинул к себе металлический камушек медового отлива. "Увесистый", оценил, взвешивая его на ладони. На зуб пробовать не стал, чтобы не вызвать иронической усмешки. Другого способа проверки, кроме "зубного", не ведал по наиву душевному: даже обручальным кольцом еще не обзавелся. Впрочем, и об этом способе, самом распространенном у пиратов и менял, имел иллюзорное представление, почерпнутое из фильмов и книг.
- И много у тебя? - спросил у Старателя.
- Свое - карман не тянет, - неопределенно ответил он.
- Настоящее?
- Проверь, коли не жаль глаза... Там проба, на обороте. Царева. Петровской эпохи.
Я послушно, под гипнозом иррациональной ситуации, повертел самородок, ища рифленое тиснение. И смущенно зашмыгал носом, раскусив с опозданием розыгрыш. Досадуя, скоропалительно искал возможности отыграться. Вспомнил о целительной медали, подвешенной ко лбу. Снял ее, сравнил с самородком. По цветовому окрасу - сходны, по весу - почти... Положение обязывало выглядеть трезвым. Выглядел ли? - без понятия. Но голос, по напрягу, вроде бы трезвости еще не потерял. Вот этим трезвым голосом я и стал уличать Старателя. В чем? В том, что у трезвого должно быть на уме.
- Стало быть, медали чеканим?
- Ну-ну...
- Сувениры таежные...
- Зачем?
- На продажу.
- Кому? Михаю мохнатому? Экая невидаль, таежные сувениры! Ему мясо подавай на зуб, не золото.
- Мне тоже, - признался я.
- Тогда закуси, - Старатель пододвинул ко мне тарелку с мочеными в каком-то кисловатом соусе фруктами-дичками, похожими на антоновку, и пояснил: для выправления извилин - в самый раз. Проверено на себе, помогает.
Я закусил. Удовлетворенно кивнул. И подмигнув как заговорщику, затянул:
- И яблочко-песню держали в зубах...
10. Под пятой дядюшки Страха
Старатель в запале от водки и одиночества, а может быть, от неосторожного моего замечания о необходимости чем-то заняться, конкретным, целевым, чтобы не сойти с ума, наслаивал фразу на фразу. "Вначале было слово", повторял как присказку, оглаживая бороду, и говорил, говорил... Прорвало...
Говорил в охотку, словно открывал передо мной мир и н ы х слов, потаенных прежде во внутренних монологах. И я чувствовал: все, что он говорит, мне знакомо, вернее, должно быть знакомо, близко по ощущению, но как бы в сиюминутности бытия, в мельтешении будней забыто.
При этом четкие, запоминающегося рельефа слова не оседали в мозгу. Проскваживали его и улетали в космос, откуда, видимо, и приходили. Что оставалось в памяти? По памяти и привожу...
Вначале было слово...
Каждый человек в кругу людей, где бы он ни был, где бы ни служил, ни кормился, находится под прессом Страха. Ибо - в кругу людей! - он нуждается в ответной реакции себе подобных на свои поступки, ждет одобрения или нарекания.
Он не освобождается от страха, когда идет на доклад к начальству или, наоборот, принимает доклад подчиненного.
Не освобождается от страха, когда поднимает в атаку роту или, наоборот, приказывает ей залечь и окопаться.
Не освобождается от страха, публикуя свои произведения в самых престижных журналах или, наоборот, сжигая их - изданные книги, рукописи ли - в печке.
Не освобождается от страха на самой высокой ступеньке пьедестала почета или, наоборот, при первых шагах в мир олимпийских надежд.
В человеке - потребность в управлении ситуацией и желание заручиться помощью влиятельной силы. А это все - ожидание, потребность, одобрение, нарекание - бесчисленные дети дядюшки Страха.
И кто бы он ни был, человек - генсек, премьер, председатель, директор, маршал или генерал - дети дядюшки Страха его не покинут. Он всегда пребывает в ожидании ответной реакции и потребности в одобрении совершенных им поступков.
Вначале было слово...
Даже Сталин, и тот жил по этим человечьим понятиям. Потому и выработал свои, бесчеловечьи: снимать головы, не дожидаясь ответной реакции на свои поступки.
Семинарист по образованию, он ведал, что творил и знал превосходно: та реальная сила, какой обладает генсек, премьер, председатель, директор, маршал или генерал, улетучивается из этого, внешне одухотворенного воздушного шарика, вместе с потерей кресла или эполет.