— Райан.
Алекс, насколько я понимаю, художница, но не снобистского толка. Она работает по контракту и умеет себя подать. Ее выдают безобразные очки — с темной толстой оправой, крайне неизящные, которые будто куплены в сэконд-хэнде; они призваны намекать на независимость и эклектизм. До КВПР, когда я еще занимался маркетингом, то время от времени общался с графическими дизайнерами. Аксессуары для них — это все. Они наденут вместо брюк мешок из-под картошки, если сумеют подобрать к нему стильный пояс.
— Вы в Рено работать или развеяться?
Она хмурится.
— Развеяться?
— Поиграть, — говорю я. Понятно, что Алекс не интересуют азартные игры, но, несомненно, она считает себя авантюристкой. Ей будет приятно, если я подумаю, что она играет.
— Нет, но мне хотелось бы научиться. Люблю смотреть, как играют в кости. Вся эта болтовня, остроты… Я в Рено по делам — я организую мероприятия.
— Свадьбы?
— А еще всякие собрания и бенефисы. Моя специальность — быстро создавать суррогатную атмосферу.
Я обдумываю два ответа на эту фразу, которая, благодаря моим кассетам, мне понятна. Первый вариант: предупрежу, что не стоит принижать свой род занятий. Да, это выглядит остроумно, но если зайти слишком далеко, шутка обернется против тебя. Второй вариант: засмеюсь. Пусть язвит, пока всерьез не почувствует себя подавленной — тогда я завяжу душеспасительный разговор и преподнесу ей мудрый совет, из опыта работы с уволенными сотрудниками, которые преуменьшали ценность своей работы, пока не потеряли место, и в конце концов закатывали истерику или сотнями глотали таблетки. Алекс, вероятно, лет двадцать восемь — время, когда работающие женщины впервые ощущают вкус успеха и понимают, что их дурачат. Иногда это ведет к браку и семье. Иногда пробуждает крайнюю преданность своему делу. Мужчины, конечно, тоже достигают данной точки, но это редко приводит к глобальным изменениям. Именно так произошло со мной, когда мне было под тридцать: до меня дошло, что КВПР — отнюдь не временная работа. Я взвесил все варианты, убедил себя, что никакой альтернативы нет, — и вот я здесь, налегаю на соленый миндаль и отсчитываю мили.
Я смеюсь вместе с ней. Давай, лети по наклонной.
— Я организую прием для одной женщины-сенатора. Той самой, у которой погиб муж, когда катался на водных лыжах.
— А, Нильсен.
— Вдовство с пользой — вот моя тема. Цветовая гамма — серые и золотые тона. Еда? Вырезка, наверное. Мясо с кровью. Жертвоприношение и обновление. Мученичество.
— Непростая работа.
— Честно говоря, шаблон.
Это заявление меня неприятно удивляет — оно звучит слегка неуважительно. Алекс еще не знает, чем я занимаюсь, но вряд ли она принимает меня за нейрохирурга или за человека, у которого работа увлекательнее, чем у нее. Если она — ремесленник от искусства, ломовая лошадь, то кто же тогда я — человек с тривиальной прической, в ярко-синем дорожном костюме и в синтетических носках с эластичной резинкой?
— Ну и что?
— Это очень средний уровень.
— И что тут плохого? — настаиваю я.
Алекс трогает очки на костлявом носу. У нее красивое, угловатое, изящное лицо — результат работы многих поколений. Усердно работавшие и экономившие на мишуре люди благоразумно заключали между собой браки — лишь затем, чтобы дать жизнь представительнице богемы.
Ее поведение напоминает мне мои студенческие годы. Отцу не следовало посылать меня в Девитт. Ему понравились название, рекламный буклет, атмосфера гуманистической открытости. На самом деле это был настоящий рассадник невоспитанных придурков — поклонников регги, хипповатых уроженцев побережья; колледж лишь усилил их презрение к таким, как я — к людям, которые выросли в «пшеничных» штатах, где кушетки накрывают полиэтиленом и называют их «диванами». Мой сосед по комнате, парень из пригорода Вашингтона, курил травку из индейской трубки ручной работы, ежемесячно получал с персонального счета отчисления, от которых у меня темнело в глазах, и слушал «этническую музыку» через стереосистему, которая стоила дороже, чем отцовский грузовик. Он называл себя феминистом и ввел меня в «самокритический круг». Мы собрались в нашей спальне, похожей на опиумный притон, где окна были завешаны индейскими вышивками (из-за этого я был вынужден по утрам заводить будильник, чтобы не опоздать на занятия). Когда настала моя очередь признаться в собственных предубеждениях, я сказал, что не знаю ни одного, и сосед меня выгнал. Я немедленно развил в себе интерес к «сравнительной коммерческой культуре» — насколько это было возможно для студента — купил блестящие часы «Таймекс» и принялся их носить.