Там, в Марсинеле, я смеялась вместе с Летицией. Она сказала мне доверительно:
— Если там будет паук, я точно закричу. Можешь даже не беспокоиться…
А я ей напомнила, что он говорил нам каждый раз, когда спускал нас по лестнице в тайник:
— Не надо трогать стены! Не забудь! Иначе сама будешь виновата!
Я не знала, почему он так велел, и именно с этой стеной, в то время как все другие стены мне поневоле приходилось задевать.
— Да, да, я не забыла! Ты думаешь, плакат с динозавром все еще висит там?
Я знаю, что Летиция не так много помнила о прошлом и что мой черный юмор временами ее шокировал, ей не приходило в голову расставаться с этим прошлым подобным образом. Но все же мы немного пошутили, пока ждали своей очереди спуститься в подвал. Но оказаться перед этим мрачным домом, за брезентовым тентом, укрывавшим нас от любопытных зевак, — это уже было совсем другое дело. Нам надо было подождать, пока почти все пройдут перед нами. Присяжные, судьи, заседатели, другие истцы. И по мере того как я видела этих людей, поднимающихся из подвала с искаженными лицами, я начала приходить к пониманию. И Летиция тоже.
— Ты видела их лица?
Летиция спустилась передо мной. И когда она поднялась наверх, она меня напугала. Если она была в таком состоянии, пробыв тогда в тайнике шесть дней, то что можно ожидать от меня? Я побелела как полотно. Волна смертельного страха затопила меня.
Я вошла вместе с моими адвокатами в первую комнату, там я еще держалась.
«В этой халупе все такой же бардак».
Я спросила себя, откуда лучше начать. С комнаты или с подвала?
И я выбрала сначала подвал. Я спустилась по лестнице, не прикасаясь к стене, но на этот раз потому, что вдоль нее была натянута веревка для пожилых людей.
Лестницы были довольно узкими. Вниз вели двенадцать ступеней, раньше я их пересчитывала, спускаясь в тайник.
В крысиную нору я вошла одна. Разумеется, втроем находиться там было невозможно.
За одну секунду я оказалась в прошлом, и, как в фильме, все стало раскручиваться в моей голове, кадр за кадром. Я увидела себя, делающую уроки. Вот я пишу письма. Вот я чуть не схожу с ума оттого, что выключили электричество, я сражаюсь со светом и с вентилятором, которые не включаются. И еще я увидела надпись, сделанную Жюли и обведенную следователями, и я виню себя, что не разглядела ее раньше. Но если бы я увидела ее, поняла бы ее значение? Стала бы я задавать ему вопросы по этому поводу? Но 15 августа я хотя бы могла указать на нее следователям.
Каким же крошечным было это помещение, сейчас оно представлялось мне еще меньше, еще страшнее, еще более душным.
Мы поднялись наверх взглянуть на комнату с двухъярусной кроватью. Она поржавела, лесенка была снята, плаката с динозавром не было на стене. Эта комната сейчас тоже казалась мне меньше. В другой комнате было все по-прежнему: кровать, платяные шкафы, стол у края кровати, на котором были разложены пазлы, которые так меня раздражали. Их начали собирать еще до того, как я там оказалась. Когда я имела право немного передохнуть, пока он смотрел свои идиотские программы по телевизору, я разглядывала потолок или эти пазлы. Раза два-три я пыталась собрать картинку. Оставалось выложить всего несколько элементов. Но это был пейзаж тон в тон, с большим количеством зеленого и серо-голубого, который было трудно подбирать. Я никогда не задумывалась о том, кто начал собирать эту мозаику. Если она была здесь давно, то и те четверо могли тоже рассматривать их до меня.
И мне так и не удалось завершить ее. В какой-то момент пазлы меня очень раздражали, я их сдвинула с места… И кроме того, они действовали мне на нервы, эти пазлы, это был какой-то ужас. Весь этот дом был ужасным, мне надо было выйти оттуда, но мне не удавалось.
Летиция опять зашла в дом, чтобы забрать меня, и я вышла вместе с ней. Кто-то сказал мне, что в тот момент я выглядела двенадцатилетней девочкой. Я была печальной, бледной и злой, потому что «хозяину» тоже предстояло совершить осмотр своего дома в Марсинеле, в наручниках и бронежилете. Я не знаю, отчего я вдруг разозлилась, то ли из-за себя, что я тут чуть не грохнулась в обморок, то ли из-за него, который все еще имел право находиться здесь, да еще вдобавок критиковать! Он позволил себе сказать: «До какого состояния довели мой дом…»
Я уже не могла этого вытерпеть. Я сказала Летиции:
— Я хочу остаться здесь. Пусть у него хватит смелости пройти мимо нас и взглянуть нам в глаза хотя бы раз. Здесь-то нет стеклянной клетки…
Я нарочно оказалась у него на пути, я пристально смотрела на него, а он уставился в пол, и я назвала его подонком. Всего одним словом, и ничего более. Единственным, которое пришло мне на ум.