- Я понял. Блин, меня это почти не огорчает на фоне твоей новости! Получила мои цветы?
- Буквально несколько минут назад доставили. Спасибо. Только…
- Понравились?
- Очень. Только…можно тебя попросить?
- Да, всё что угодно.
- Больше не дари мне анемоны, пожалуйста. Я их…ненавижу.
- Ане – что?
- Ну, такие красные, были сегодня в букете.
- Эм… Красные? Они что-то напутали, наверное. Я просил белые лилии, никаких анеонов.
Оборачиваюсь на кашель. На пороге стоит папа, одна его бровь удивлённо приподнята. Он держит в руках распухший над целлофановой обёрткой букет белых лилий.
- Да… - бормочу я. – Видимо, что-то напутали.
- Вот сволочи! Элементарное задание поручить нельзя. Я сейчас им позвоню.
- Нет, нет, не надо! Спасибо, Серёж. Мне пора, ладно?
- Конечно. Целую тебя, Пулька.
- И как это понимать? – папа протягивает мне открытку. На ней пожелание чудесного настроения и подпись «Твой Серёжа». – Букеты от одного и того же человека, или поклонников всё-таки несколько?
- Нет, оба от Серёжи. Он сердится, что не одновременно их доставили. Напутали что-то.
- Неудивительно. Обычно дарят по одному на персону. Впрочем, моя дочь заслуживает особенного отношения, - вручает мне букет.
Выхожу в гостиную. У окна стоит мама. Новый стеклопакет такой чистый по сравнению с соседним старым, что кажется, будто стекла вовсе нет.
Моя мама вглядывается в зимний пейзаж с тревогой – я вижу, как поднимаются её плечи из-за беспокойных и глубоких вдохов. Её правая рука приподнята, повисла в воздухе, пальцы будто держат сигарету. Она раньше курила. И вообще, как туманно выражается папа, была настоящей оторвой. Он говорит, что брак излечил её. Не знаю, что точно это значит, но я бы никогда не подумала, что моя мама могла когда-то курить, шляться по клубам, попадать в милицию за непристойное поведение, и вообще делать хоть что-то из тех вещей, которыми положено заниматься «оторвам». Она заботливая домашняя, прости господи, курочка.
Хотя…порой, когда я неслышно вхожу в комнату, и моя мама думает, что никто не видит её…она совсем другая. Мягкая фигура обретает изломы, лоб хмурится от презрения к перебираемым в голове мыслям, руки подрагивают, будто пытаются найти что-то в воздухе, какую-то невидимую нить с прошлым, которую она хочет нащупать и разорвать.
Я еду в спортивный центр.
Зал полупустой. Забиваюсь в уголок, на самый дальний от сцены ряд. Достаю из сумки листок, который подсунули в конверте Динке под дворник. И перечитываю уже в сотый раз.
Я уничтожу все твои принципы. Я буду всаживать в тебя свою идеологию, семя за семенем, пока цветовая схема внутри тебя не обретёт контраст, пока каждая твоя загадка не станет прозрачной, пока ты не смиришься с тем, что мне нельзя говорить «нет». Мой мотив насилия отточен годами, заострён, как свежевыплавленное холодное оружие, и я буду погружать в тебя его лезвие до самого основания, в самых твёрдых местах вминать в тебя рукоятку, поднимать порог твоей чувствительности мучительно медленно. Методично усиливая давление. Я заставлю тебя поверить, что я последователен. Но глубоко внутри ты каждую секунду будешь ждать и бояться, что моё следующее действие нанесёт тебе сокрушающий удар. А ещё больше, больше всего на свете, ты будешь бояться, что я уйду.
Объявляют. Его имя. И я наклонилась вперёд, чтобы следить за каждым маневром.
Лезвие рапиры напряжённой нитью сверкнуло в отблеске таблоида. Название нашего города написано по-английски. Константин Лисковец в правой части сцены. Он стоит ровно, опустив оружие к полу. Рука в большой чёрной перчатке неподвижна. За спиной натянут провод. Свободной ладонью надавливает на затылок, заставляя шлем сесть ниже. Чуть вперёд левую ногу.
Соперник возится в противоположном краю сцены, далеко от экрана. В полутьме его оружие кажется недлинным кинжалом в массивной рукоятке. Настолько узок клинок на кончике, что невидим.
Хорошо, что я пришла сюда. Посмотреть на него в маске. В однотонной одежде. Правда, сегодня он весь в белом. А тот был в чёрном. Но это неважно. Я не отвлекаюсь ни на что, слежу только за повадками. И первое, что начинает меня смущать – Константин Лисковец левша. У похитителя правая рука была ведущей, это однозначно.