А вокруг, как и прежде, снова расстилалось бросовое поле…
В ритме танца
Он резко вошел в кабинет, остановился у стола, внимательно осмотрелся и громко сказал:
— Вы меня вызывали?
Я, улыбнувшись, предложил ему сесть.
— Да я тороплюсь, — с волнением проговорил мой новый знакомый. — Вы, наверное, не знаете, что такое вдохновение. Я художник, притом профессиональный, за моими плечами Ленинградская Академия. И если ко мне приходит вдохновение, то я сутками не выхожу из своей мастерской. Хотя она не ахти, — продолжал он, — не ахти какая хорошая. Но ничего, дайте время…
— Вы знаете, — перебил я его, — мы бы хотели с вами посоветоваться. Насчет наглядно-художественного оформления города… Ведь скоро праздник — «Ташкенту — 2000 лет».
— Только не сейчас, — взмолился посетитель. — Позже, сейчас у меня начата работа, и пока я не остыл, не отрывайте, пожалуйста, меня… — Он говорил, водя правой рукой по воздуху, словно держал в руке кисть и перед ним стоял большой мольберт.
— Что ж, хорошо, — решил я. — Насильно мил не будешь. Как закончите свою работу, дайте знать.
Он с улыбкой на лице пожал мне руку и так же, как вошел, быстро вышел из кабинета.
Подготовка к празднику была в самом разгаре. Сроки поджимали, дел изо дня в день прибавлялось. Всюду ощущалось, что город живет в каком-то новом трудовом ритме. Вовсю шел ремонт зданий, приводились в порядок улицы. Замелькали крупные надписи на троллейбусах, автобусах и трамваях: «Городу—2000 лет».
Каждый житель города жил в ожидании праздника и хотел непременно принять в нем личное участие. На центральном стадионе с утра до вечера проводились репетиции. В дирекции по подготовке и проведению праздника шли беспрерывные споры о сценарии, о художественном оформлении праздника. Среди творческих работников мелькало и лицо моего нового знакомого, который ни с кем не спорил, да и вообще не вступал в разговор. Приходил на совещание дирекции, сидел молча и так же уходил. Поэтому я однажды не выдержал и обратился к нему:
— Слушайте, вы же профессиональный художник, и почему-то совершенно не принимаете ни в чем участия.
Он, опустив глаза, как-то смутившись, негромко ответил:
— Вы знаете, меня последнее время преследуют сплошные неудачи, и прежде всего творческие. Что-то хочется сделать новое, необыкновенное, но не могу нащупать, зацепить. Честно говоря, страшно устал от своей неудовлетворенности. — Говорил он так искренне, с какой-то болью, что присутствовавшие в дирекции товарищи начали успокаивать его:
— Ничего, это бывает. И у Пушкина до Болдинской осени было состояние не лучше…
Он растерянно улыбнулся, взял со стола свою белую кепку и вышел из комнаты. Вечером, после очередного совещания, я в плохом настроении возвращался домой. Пройдя по улице Ленина, повернул на улицу Навои. Навстречу мне, весело разговаривая между собой, шла группа молодых ребят. Среди них я увидел художника. Поздоровавшись со мной, он отстал от ребят.
— Где вы живете? — неожиданно спросил он меня.
— Возле гостиницы «Москва», на улике Самарканд-Дарбаза. Это новый массив Чорсу, — ответил я.
— Хороший массив. — И, чуть помолчав, продолжил — Знаете, если можно, я провожу вас.
— Хорошо, не возражаю, — согласился я.
И мы вместе зашагали по улице Навои. По пути мы о многом говорили. Наверное, потому, что неожиданно стали понимать друг друга с полуслова.
— Вы вот не творческий работник, вроде бы не художник, не музыкант, а разбираетесь в вопросах творчества. Откуда вы знаете наш мир? — заинтересованно спрашивал он меня. — Ответьте!
— Вы знаете, обычно люди, работающие в мире искусства, как я понимаю, легко ранимые люди.
— Л иначе и быть не может. Хотя, честно говоря, к любой работе надо относиться с душой, как мне кажется.
— Вы очень хотите сделать что-то грандиозное? Не так ли?..
— Угадали, — весело ответил художник.
— Но чтобы что-то создать, — продолжил я, — надо искать…
— Не придумывать что-то непонятное самому себе, а именно искать близкое народу, вернее, доступное и понятное.
— Вы вроде бы не старый, а рассуждаете, как будто прожили целую жизнь.
— Разве дело в молодости или старости. Дело в понимании окружающего тебя мира. И связано, наверное, эго прежде всего с твоим отношением ко всему. Если относиться к делу, к людям со всей серьёзностью, то можно многое познать, всем сердцем ощутить красоту мира и человека как личность. Хотите, я вам расскажу, вернее, подарю один сюжет. Так вот, мне было лет одиннадцать. Однажды отец взял меня с собой в театр «Бахор». Как сейчас помню, в зале было столько зрителей, что яблоку негде было упасть. На сцену вышла стройная женщина. Музыканты заиграли тогда еще не знакомую для меня прекрасную мелодию «Танавар».
Женщина сняла с пояса красивую косынку и ловким движением рук повязала ее на голову. Медленно вошла она в танец, и движенья ее напомнили полет большой сильной птицы. В зале все замерли, так как женщина говорила удивительным языком танца. И тогда она плавным движением подняла руки и резко повернула голову вправо, ее черные длинные косы взметнулись, и все присутствующие в зале повскакивали со своих мест и досматривали танец стоя.
— Вот что значит талант! — глубоко вздохнул я.
— А вы говорите вдохновение. У талантливого человека оно всегда бьет ключом, всегда тревожит.
— И наша Мукарам-апа Тургунбаева была талантом, поэтому народ ее до сих пор любит и помнит. Вот ее бы написать в вихре танца на большом полотне, — вдруг озаренно произнес я. Словно сделал какое-то открытие.
Мой собеседник шел рядом и, глядя на меня сияющими глазами, громко повторял:
— Вы правы… Как вы правы! Я напишу ее, и знаете как напишу! Еще как напишу!..
Расстались мы довольные друг другом.
До открытия финала праздника на центральном стадионе оставалось дней двадцать. Дел изо дня в день прибавлялось. Начали съезжаться артисты и гости со всех городов страны. Улицы одевались в праздничный наряд. В театрах шли праздничные спектакли и концерты.
Ежедневно проходили совещания дирекции по вопросам предстоящего финала праздника. Работники дирекции уже не вступали в спор с творческими работниками, и те делали все, что хотели: бегали, строили, доставали, танцевали, прыгали и даже пели.
Дирекция постепенно теряла свои лучшие кадры, творческая же группа сохранила свой состав до конца. Кроме одного профессионального художника. Он отсутствовал. Исчез. Как шутили в дирекции: «Сквозь землю провалился…»
Возможно, и провалился бы, если б не старики и старушки махалля «Кукча», которые неожиданно явились в дирекцию и устроили нам небольшую «взбучку».
— Дорогие вы наши, — ласково обратился старейшина этой махалли. — Да снимите вы и выбросьте подальше замки с театра «Бахор». Там наша Мукарам Тургунбаева со всем своим родным коллективом танцует.
Мы все опешили, не зная, что сказать.
— Не верите? — возмутились старики. — Тогда пошли с нами.
Попробуй откажи старикам, так они быстро кого хочешь на место поставят. Пришлось нам отправиться в театр, возле которого собралась уже немалая толпа.
А вахтер театра дверей не отпирает. Мы ему так и так, а он ни в какую. Пришлось искать директора, чтобы войти в театр. В фойе во всю стену висела картина.
На ней на переднем плане во весь рост в вихре танца «Танавар» жила Мукарам-апа. За ней в ритме танца замерли восточные красавицы, как бы запоминая каждый жест, каждое движение великой актрисы.