Рэй Брэдбери Мне грустно, когда идёт дождь (Воспоминание)
В жизни каждого бывает один вечер, как-то связанный со временем, с памятью и песней. Однажды он обязательно должен настать — он придет спонтанно, а закончившись, угаснет и никогда больше не повторится точь-в-точь. Все попытки повторить его обречены на неудачу. Но когда такой вечер приходит, он настолько прекрасен, что запоминаешь его на всю оставшуюся жизнь.
Такой вечер был у меня и нескольких моих друзей-писателей, и произошло это, ох, тридцать пять или сорок лет назад. Все началось с песни под названием «I Get the Blues When It Rains».[1] Слышали? Еще бы, если вы принадлежите старшему поколению. Молодежь может ДАЛЬШЕ НЕ ЧИТАТЬ. Большинство из того, о чем я буду рассказывать дальше, относится к тем временам, когда вы еще не родились, и связано со всем этим хламом, который мы складываем на чердак нашей памяти и не вытаскиваем до тех пор, пока не настанет тот самый особенный вечер, когда, порывшись в пыльных сундуках и открыв ржавые засовы, память достанет на свет все эти старые, затертые, но отчего-то милые слова, или дешевые, но внезапно ставшие столь драгоценными, мелодии.
Мы собрались в доме моего друга Дольфа Шарпа на Голливудских холмах, чтобы перед ужином почитать вслух свои рассказы, стихи и романы. В тот вечер там были такие писатели, как Санора Бабб, Эстер Маккой, Джозеф Петракка, Вильма Шор, и еще полдюжины других писателей, которые опубликовали свои первые рассказы и книги в конце сороковых — начале пятидесятых годов. Каждый из них пришел с новой рукописью, специально приготовленной для чтения.
Но когда мы вошли в переднюю Дольфа Шарпа, произошла одна странная вещь.
Элиот Греннард — один из писателей старшего поколения, принадлежавших нашей группе, который когда-то был джазовым музыкантом — проходя мимо рояля, тронул клавиши, остановился и взял аккорд. Потом еще один. Затем отложил в сторону рукопись, левой рукой взял басы и начал наигрывать старую мелодию.
Все встрепенулись. Элиот взглянул на нас поверх рояля и подмигнул, стоя, пока песня свободно и легко лилась сама собой.
— Узнаете? — спросил он.
— Боже мой, — воскликнул я, — сто лет не слышал этой песни!
И я начал подпевать Элиоту, а затем песню подхватила Санора, потом Джо, и мы запели: «I get the blues when it rains».
Мы улыбнулись друг другу, и слова зазвучали громче: «The blues I can't lose when it rains».[2]
Мы знали все слова и допели песню до конца, а когда закончили, рассмеялись, и Элиот сел на стул и стал наигрывать «I Found а Million Dollar Baby in а Five and Ten Cent Store»,[3] и мы обнаружили, что все знаем слова и этой песни.
А потом мы запели «China Town, My China Town»,[4] а затем «Singin' in the Rain»[5] — да, да: «Singin' in the rain, what a glorious feelin', I'm happy again…»[6]
После этого кто-то вспомнил «In а little Spanish Town»:[7] «'Twas on a night like this, stars were peek-a-booing down, 'Twas on a night like this…»[8]
A потом вмешался Дольф со своим: «I met her in Monterrey a long time ago, I met her in Monterrey, in old Mexico…»[9]
Затем Джо запел во все горло: «Yes, we have no bananas, we have no bananas today»,[10] которая за пару минут решительно переменила все настроение и почти неизбежно привела к тому, что мы запели «The Beer Barrel Polka»[11] и «Неу, Mama, the Butcher Boy for Me».[12]
Никто не помнит, кто принес вина, но кто-то это сделал, однако мы не напились, нет, а выпили ровно столько, сколько надо, потому что главное для нас было петь. Мы просто балдели от этого.
Мы пропели с девяти до десяти вечера, и тут Джо Петракка сказал:
— Ну-ка, расступитесь, сейчас итальяшка будет петь «Фигаро».
Мы расступились, и он спел. Мы стояли очень тихо и слушали, потому что оказалось, у него необычайно хорошо поставленный и приятный голос. Джо исполнил арии соло из «Травиаты», немного из «Тоски», а в завершение спел Un bel di.[13] Все время, пока он пел, глаза его были закрыты, и, закончив, он открыл их, удивленно огляделся и произнес:
— Черт побери, дело приобретает серьезный оборот! Кто знает «By а Waterfall» из «Golddiggers of 1933»?[14]
Санора сказала, что споет за Руби Килер, а кто-то еще вызвался спеть партию Дика Пауэлла. К тому времени мы уже обшаривали комнаты в поисках бутылок, а жена Дольфа незаметно выскользнула из дома и спустилась на машине в город, чтобы купить еще выпивки, потому что ни для кого не было сомнений: будем петь и будем пить.
Затем мы плавно вернулись назад к «You were meant for me, I was meant for you… Angels patterned you and when they were done, you were all sweet things rolled up in one…»[15] К полуночи мы пропели все бродвейские мелодии, старые и новые, половину мюзиклов студии «XX век Фокс», несколько песен из фильмов «Уорнер Бразерс», приправляя все это различными «Yes, sir, that's my baby, no, sir, I don't mean maybe»,[16] а также «You're Blase»[17] и «Just a Gigolo»,[18] после чего резко нырнули в омут старых песен времен наших бабушек и спели чертову дюжину слащаво-елейных мелодий, которые мы, однако, исполнили с наигранной нежностью. Все плохие песни отчего-то звучали хорошо. Все хорошее звучало просто великолепно. А то, что всегда было потрясающим, теперь казалось умопомрачительно прекрасным.