— Не можешь вовремя прийти, разгильдяй? Ты будешь солдатом, а там в армии дисциплина прежде всего. Надо бы тебя наказать, так ты никогда к порядку не приучишься. Да ладно уж, садись ужинать. Как покатался?
— Пап, у меня велосипед украли.
— Что? Что ты сказал, повтори.
Голос отца сразу взвился на самые высокие ноты. Он вскочил из-за стола, лицо его моментально побагровело, ноздри раздулись, кулаки сжались. Саша втянул голову в плечи и немедленно начал плакать, размазывая по лицу слёзы.
— Ты мне тут ещё и нюни распускаешь. Говори мне правду, как украли! Говори!
— Большие мальчики подошли, попросили покататься.
— И ты дал? Дал свою вещь? Зачем? Зачем, я тебя спрашиваю.
— Не знаю. Что я мог сделать? Как я мог не дать?
— Как ты мог не дать? Очень просто. Не давал бы и всё, защищался. Что ты за мужик после этого? Как ты жить будешь? Трус! Где теперь велосипед? Я в выходные на работу выходил, чтобы его тебе купить. Ты же ничего, тварь, не ценишь. Ты сам ещё копейки своей не заработал. Я горбатился. Это всё мать: «сыночка наш велосипедик новый хочет…» Я её послушал, дуру. Да будьте вы все неладны.
Саша держался от отца подальше, знал, что он теперь долго будет кричать, размахивая руками и брызгая слюной, но отец неожиданно открыл дверь в коридор.
— Ладно, пойдем твой велосипед искать. Вот дал же бог сына мне недоделанного.
Они вышли на улицу, прошли за гаражи и сразу велосипед нашли. Он валялся в кустах чахлой акации, руль был вывернут, заднее колесо покосилось и на нём не хватало нескольких спиц, цепь совсем соскочила и валялась рядом. Было даже непонятно, как можно так искорёжить велосипед, разве что специально. Скорее всего хулиганы испортили «Орлёнка» нарочно, просто так, привычно злясь на весь мир. Отец подхватил машину и не оглядываясь пошёл к подъезду. Саша понурясь последовал за ним. «Бить будет, — тоскливо думал он, мать вмешается и ей попадёт. Сестра с бабушкой будут сидеть на кухне». Саша знал, что так будет и уговаривал себя не орать и не плакать. Мама ему всегда говорила, что надо терпеть, чтобы было тихо, иначе соседи могут в милицию позвонить, и у папы будут неприятности, а это, мол, наше семейное дело, мы сами разберемся. «Пожалуйста, сынок, ты понял? Папа тебе только добра желает, хочет из тебя человека воспитать. Мне не доверяет, говорит, что я из тебя лапшу воспитываю. Ладно, сынок?» Саша обещал, старался плакать и просить прощения совсем тихонько, но не всегда ему это удавалось. Отец подозрительно не взялся сразу за ремень, и Саша уже совсем было решил, что пронесёт, но внезапно отец подошёл к нему вплотную. Саша сжался, в лицо ему пахнуло водкой, совсем близко он видел папины бешеные глаза и искусственные передние зубы из нержавейки.
— А теперь ты мне ответь, почему ты такой размазня? Что с тобой не так? А?
Саша молчал, ответить ему было нечего, да отец и не ждал ответа.
— Ты, ублюдок, вообще мой сын? Ты новый велосипед просрал. Это как? Я на тебя спину гну. А ты вон так. Так и будешь никчёмностью и слабаком. Посмотри на себя! Красавец, сопли текут, дыхалка не работает. Что не так? Когда мне 12 лет было, уж я бы не плакал, я бы их зубами, когтями, я бы им глаза выцарапал…
Папина рука цепко ухватила Сашино левое ухо и его пальцы сильно его сжали. Саша попытался высвободиться, но чем больше он пытался вырваться, тем сильнее отец тянул ухо к себе, выкручивая Саше мочку.
— Пусти, больно, больно… пусти, ты что…
— Больно? Хорошо, что больно. Мне и надо, чтобы тебе было больно, иначе не поймешь, иначе ничему не научишься. Через боль учатся.
— А-а-а…!
Сквозь пелену невыносимой боли Саша слышал тревожный голос матери: «Ваня, Ваня, отпусти его. Ты ему ухо оторвёшь. Так нельзя, Ваня, Ваня, не надо…» Отец продолжал рвать ему ухо, Саша почувствовал, что мочка надорвалась, потом ещё сильнее, почти отделилась от раковины и из трещины по светлой рубашке полилась кровь. Кровь текла по шее, стекала на грудь, ухо нестерпимо горело. Он уже не мог сдерживать своих воплей. В дверь постучали, и голос дяди Серёжи громко и довольно весело спросил:
— Эй, Вань, что там у вас за концерт? Нельзя потише? Саньку учишь? Так не убей совсем, а то сядешь. Оно тебе надо? А если что, меня зови, я так отхожу, никаких следов не видно. Ладно, шучу. Пойдём к «курочке» телек смотреть. Брось парня, тебе же завтра на работу.
Отец, тяжело дыша, отпустил Сашино ухо и вышел в коридор, откуда послышался его шутливый разговор с дядей Серёжей. Мать бросилась к Саше, обняла его, в комнату вошли бабушка с Людой. Бабушка вытащила йод, бинт, стала предлагать ехать в больницу зашивать, но мама только вздохнула. Никуда они, конечно, не поехали. Саша лежал в постели, ухо мама ему как могла перевязала. Он судорожно вздыхал, отца ненавидел, сознавал свою ненависть и не стыдился её. «Я ему скоро покажу, он у меня попляшет, сволочь», — думал Саша. Потом его мысли переключались на поломанный велосипед, который, он это знал, сам он никогда не починит. Отец отойдёт и поможет, но сейчас Саша не был уверен, что хочет его помощи, вообще хочет ли велосипед, подаренный отцом. Уже почти засыпая, Саша подумал, что в чём-то отец прав: он и правда трус и слабак. Ну почему он такой, в кого? Уж точно не в папу. Папу он уважал, а как же иначе.
Из раннего детства Саша запомнил отца в гимнастёрке. Она была старая, в дырах, папа носил её дома. Ещё у него была во многих местах истрепанная и прожжённая кожаная танкистская тужурка, которая Саше очень нравилась. Папе, однако, фронтовая одежда не казалась такой уж привлекательной. Для работы у него был единственный костюм, на который он прикрутил орденские колодки. Никаких особых наград он за войну не получил.
Отец родился в девятом году, в Рязанской области, в семье крестьянина-середняка. Коллективизация их семьи не коснулась, потому что дед деревню не любил и ушёл в Москву, заделавшись стекольщиком, сын ушёл с ним. В самом конце 20-х молодой стекольщик понимал, что стекольщик, чистильщик или точильщик — это частник, что надо выбираться в рабочие. Он поступил на рабфак, а потом сразу в Московское бронетанковое училище, где познакомился с молоденькой девушкой-гардеробщицей и перед самой войной женился на ней. В 39 году у них родилась дочка Людмила. Молодой лейтенант Иван жил с женой в чуланчике. Ночью, в сентябре того же 39 года за ним пришли и отвезли на Ходынку, где задавали странные вопросы, на которые он практически не отвечал. К утру отпустили и сразу дали направление на Дальний Восток, куда ему пришлось немедленно уезжать с семьей. Не успел Иван приспособится к службе, как у него пропал табельный пистолет, кто-то его украл. Разговор был короткий: трибунал и лагерь. Даже тогда Иван понимал, что пистолет у него исчез неслучайно. Зачем кому-то понадобилось сажать молодого танкиста? Неизвестно. Кавалерист Ворошилов делал всё, чтобы находить среди танкистов врагов народа. Отец провёл в лагере три долгих года. Про лагерь, однако, он всегда говорить избегал, Саша так и не понял, как он свою отсидку воспринял: то ли обиделся на Советскую власть, то ли считал всё недоразумением? Осенью 41 года Иван записался в штрафбат и ушёл на фронт. Саша так никогда и не узнал, было ли это отцовское решение добровольным. Может быть да, а может и нет.
По тем временам в отцовской истории не было ничего примечательного: серьёзное ранение под Мариуполем, госпиталь, потом ещё две контузии. Войну он закончил в Праге, майором-танкистом, прослужил там ещё какое-то время, так как его часть была брошена на подавление мятежа. Много лет спустя Саше где-то попались в интернете фото той старой «пражской весны». По центру города идут танковые колонны, а в одной из машин сидит молодой боец. Саша вглядывался в фото в надежде увидеть папино лицо, но видел только чужие немного растерянные лица. «Почему нас так встречают, мы же их освободили…» Какая была путаница. На одной из фотографий изображена надпись мелом, советская звезда соединена знаком равенства со свастикой. А на танке кто-то написал «го хоум», но разве кто-нибудь мог тогда понять эту надпись на английском. Саша гордился советскими танками на улицах Праги, не принимая правоты, уверенных в своём праве на свободу, чехов.
Отец на получил ни одного ордена, вернулся только с несколькими медалями. Он, правда, и не ожидал, что Родина оценит его подвиги, бойцы штрафбатов должны были благодарить судьбу, что вернулись живыми. Из армии отца сразу уволили, и на работу он не мог устроиться довольно долго. Через знакомых с большим трудом устроился на механический заводик на Пресне специалистом по дизельным моторам. Так отец на этом заводике всю жизнь и проработал.