Галину усадили в коридоре, и минут через 40 за ней приехал Валя. Он её обнял, она заплакала ещё сильнее. Муж пытался её утешить, просил ехать домой.
— Подожди, я хочу на неё посмотреть.
— Не надо, Галя, зачем?
— Я хочу её видеть…
В коридоре на них оглядывались. Медсестра по настоянию Валентина стала куда-то звонить. Ответ был категорическим: «Нет, сейчас увидеть тело нельзя». Тело будет выдано завтра во второй половине дня. В секретариате, куда Валентин сам спустился, им предлагали тело не забирать, что это, дескать, слишком тяжело. Ребёнок совсем маленький и стоит ли устраивать похороны… Валентин сказал, что они подумают. Вечером обсуждать с Галиной проблему было уже нельзя. Она совершенно расклеилась, то сидела как истукан, раскачиваясь из стороны в сторону, то валилась на кровать, то билась в Валиных руках. Приехала мать. Она просила дочь взять себя в руки, но чем больше родственники её увещевали, говорили, что будут ещё дети, тем сильнее Галина расходилась. Валя объяснил жене, что девочку можно не хоронить, что им можно избежать этой процедуры, и что так будет, наверное, лучше. Мать одобрительно кивала головой: «Да, не забирать, ни к чему». К этому времени Галя смотрела в одну точку, а потом на одной ноте закричала, у неё началась истерика, Людмила вызвала скорую. Галине сделали новый укол, и она уснула. В последующие дни она молчала, отказывалась есть, мыться, выходить из квартиры. Валентин решил всё-таки не оставлять тело дочери в больнице. Они с тёщей отвезли её безо всякой помпы в Донской крематорий, а потом захоронили урну в могиле Людмилиных родителей.
Галя этим не интересовалась. Она поверила в утрату ребёнка, но теперь её волновало другое: как Валя, самый близкий ей человек, может ходить по утрам на работу, обсуждать с кем-то на совещаниях свои проекты, как он смеет приглашать её гулять, планирует летний отпуск, разговаривает с друзьями по телефону и как ни в чём не бывало смеется? Он что, ничего не чувствует, совсем? Он не человек, он — чудовище? Ему не больно, его жизнь не превратилась в пустоту, не потеряла смысла? Вся Галинина боль превратилась в злость. Причиной этой злости стал Валентин. Как же ему не хотелось идти после работы домой! Там его каждый вечер ждала безобразная сцена. Нечёсаная, немытая, неряшливая Галина, которой пришлось перевязывать грудь, чтобы не лилось бесполезное молоко злобно кричала ему:
— Я больше не могу. Я хочу умереть. Как ты можешь жить без Леночки?
— Галь, не надо… Всё будет хорошо.
— У меня уже никогда ничего не будет хорошо. Ты — бесчувственная тварь, нет у тебя ни сердца, ни души. Говорила мне мама… все вы такие… И мать у тебя такая, и родственнички твои… жестоковыйные. Все вы жиды, жиды грязные…
— Галя, ты слышишь, что ты говоришь? Ты себя слышишь? Как ты меня называешь?
— Я правду говорю. Ты — морда жидовская! Ещё сказать? Я могу. Тебе девочку нашу не жалко. Тебе вообще на всё наплевать. Тебе на меня наплевать. Ты не способен страдать. Я не хочу с тобой жить. Убирайся, жид пархатый.
Это было ни один раз и ни два. В один из вечеров после «бесчувственных тварей», «жидовских морд» и «убирайся» Валентин быстро собрал в чемодан свои вещи и поехал ночевать к приятелю. Брак их разваливался на глазах у друзей. Людмила не возражала, чтобы Валентина в жизни дочери не было. Для неё он по-прежнему был «паршивой овцой». Друзья принялись их мирить. Мамина реакция на их размолвку возымела на Галину обратный эффект; мать хотела их разлучить, — значит она должна с Валентином остаться. Валентин позвонил и приехал поговорить. Галина плакала, про умершую дочь она не вспоминала, даже просила прощения, говорила, что это в ней так горе бурлило, что не надо принимать её слова всерьёз. Она не хотела его обижать, он должен её понять, ей было слишком плохо, она не могла справится со свалившимся на неё несчастьем. Валя вновь воцарился в квартире, всё пошло по-прежнему, но где-то на периферии его сознания «жид пархатый» от собственной жены остался. Не то, чтобы он себя считал евреем. Тут всё было непросто.
Мать Вали была чистокровной еврейкой, её отец, дед Валентина, был раввином. Незадолго до войны разбитная, не слишком послушная девчонка сошлась с русским парнем, да ещё деревенским, Ваней. Отец узнал, бушевал, но был готов пойти на уступки, философски полагая, что «всё бывает». Папина любимица Лилах забеременела. Отец Лилах, ребе Исай, не мог настаивать на аборте. «Пусть ребёнок родится, на то была Его прямая воля и ни у кого нет права лишить дитя жизни». Лилах остаётся дома, и он воспитает ребёнка сам. Лилах же решила ехать за своим Иваном. Он привёл её в свой крестьянский дом к своей матери. Лилах стала Лидой, родила Валю, узнав при этом, что Иван женат, и у него есть дети. Началась война. Иван ушёл на фронт, босоногий чернявый Валя бегал с другими деревенскими детьми и его считали приблудным цыганёнком, евреев в деревне никогда не видели. Иван погиб, а Лида после войны устроила свою жизнь замужеством через синагогу с набожным бухарским евреем, старше себя. Они уехали жить во Фрунзе, где Лида стала активным членом тамошнего еврейского общества. У Вали родился брат. Хитрая, оборотистая, энергичная мама Лида учила Валю выживать. Документы, как водится, у неё потерялись, она сама стала Лидией Трофимовной, а сына записала Валентином Ивановичем, с русской фамилией. С этим паспортом он и поступил в МИФИ, еврей бы не поступил. Валя искренне считал себя интернационалистом, о еврействе бы совсем забыл, но в Москве жила большая семья родственников, с которыми он изредка виделся, а тут ещё и Галя напоминала ему, что он жид. Это было обидно, но Валя твёрдо решил на неё не обижаться. Он вообще ни на кого не обижался, «что же на глупых людей обижаться, с ними лучше просто не надо общаться». Простая пацифистская этика. Мама с братом потом уехали в Израиль, Лидия Трофимовна, которую в своё время проклял папа, ребе Исай, упала в зале прилёта на колени и целовала землю обетованную. Как бы ей хотелось повидаться со своим старшим сыном, но он в Израиль, конечно, не ехал. Ему это было ни к чему.
Началась перестройка, но бабушка Лида так сына к себе и не дождалась. Умерла. Только потом он съездил к брату. Это, кстати, Галя настояла. Она обожала новые туристические впечатления. Особенно, когда их привечают в гостях. Мама Людмила давно умерла, и Галин тлеющий застарелый антисемитизм ничем и никем не подпитывался. Люди были братья и врагов у неё не было. С мамой до самой её смерти у Гали были сложные отношения. Мама думала, что в трудные времена она дочь поддерживает, а Галя, оказывается, не простила ей нелюбви к Валюше. Не надо было матери вмешиваться, но она хотела как лучше. Мама умирала долго, болела, Галя ездила к ней в Измайлово, готовила, покупала еду, и очень себя жалела. Жалости к больной матери у неё не было, больная, беспомощная, болтливая, неопрятная женщина её раздражала. Хотелось скорее уйти, или хотя бы просто выйти на воздух от спёртого запаха закрытого помещения, где лежит пожилой человек. Мама изрядно мешала жить, и когда она умерла, Галина вздохнула с облегчением, хотя никогда в этом бы не призналась, даже самой себе.
Галина Борисовна улеглась в кровать и попробовала уснуть. Обычно она засыпала очень легко. Клала голову на подушку и проваливалась в сон, но сейчас она заметила, что нос её забился, нечем дышать, во всём теле чувствовалась ломота и усталость. Наверное, она простудилась. Надо отсюда уезжать. Пора. Она своё с Валей высидела. Вот только как выбираться? Такая проблема. Надо просить кого-нибудь с машиной. Лишь бы дожди не начались. Если постоит сухая погода, она зазовёт Свету с Юрой собирать грибы, а потом они все вместе уедут в Москву. А если не выйдет, то придётся просить Колю-соседа, чтобы он их на своей машине отвёз. Этому надо будет заплатить и водки дать. А сколько заплатить? Тысяч пять? Меньше нельзя, не поедет. Галина Борисовна всё-таки вскоре уснула, но успела подумать, что надо приурочить возвращение в Москву к приезду Оли из Германии. Оля — её старшая дочка. Олечка её спасла тогда в юности, заставила забыть все неприятности.
Галина очень быстро вновь забеременела, родила Олечку. Уж как она за неё боялась, отойти от кроватки боялась, но Олечка и не думала болеть, и тем более умирать. Самое главное — это правильно её воспитать. Это значило — очень здоровой и очень умной. Конечно, Галина понимала, что кроме здоровья и образования, а значит ума, в жизни есть и что-то другое, но это «другое» само приложится и делать по этому поводу ничего не надо. Она же не делала, Валюша ей встретился и это была судьба. В любом случае об этом рано было думать. Маленькую Олечку сажали в рюкзак и лезли с ней в гору, Олечка засыпала у костра в походе, и она относила её в палатку. Олечка ехала с ними на байдарке, а со временем они ей купили совсем маленькое весло, и она старательно гребла. В походах Оля никогда не капризничала, ей даже нравились физические трудности. Родители её хвалили за ловкость, силу, выносливость, она всегда была молодец. Совсем маленькой Олю отдали на гимнастику, где она делала успехи, часами растягивалась на шпагат, ловко кувыркалась, стояла на голове. В первый класс Оля пошла в обычную школу недалеко от дома. Ученицей она была очень добросовестной, ответственной, готова была часами сидеть за уроками. Получала одни пятёрки, и Галина в глубине души считала, что это нормально, что так и надо. Как ещё может учиться её дочь. В старших классах Оля начала учиться в специальной математической школе. 57-я школа в центре Москвы у метро Кропоткинская. Тогда это была самая престижная математическая школа, куда Оля проходила изнурительное собеседование. Поступила, и у неё началась другая жизнь. Во-первых, пришлось убедиться, что её математические способности, казавшиеся потрясающими в старой школе, присущи всем ученикам класса. Кто-то был похуже её, а многие гораздо лучше. Оля готовилась к контрольным, получала свою оценку, а потом подолгу обсуждала с товарищами варианты решений, её резкий, громкий, немного визгливый голос агрессивно выделялся в общем хоре. Ей было очень важно всем доказать свою правоту. Всё Олино время уходило на математику. Гимнастику она давно бросила, и только по утрам долго занималась зарядкой и выходила на пробежку. Ни единого раза Оля не позволила себе долго валяться в постели. В семье это считалось недопустимой ленью. Они — спортивная семья, все подтянутые, без лишнего веса, заряженные энергией, которая отдаётся интеллектуальной работе и ничему больше. Этот посыл шёл от мамы.