Выбрать главу

Но я отвлекся, однако. Так вот. Борьба была бы уж слишком неравный, но у меня нашлась мощная поддержка в стане «врага»: профессорская чета А.Я и А.М.Штример, с которой дружили мои родители; с их помощью удалось склонить на свою сторону мою маму, концертмейстера школы им. Римского-Корсакова. Все это, разумеется, шутка, но я действительно не понимаю, как могло случиться, что среди всех выдающихся пианистов нашего времени именно Рихтер вызывал и продолжает вызывать столько парадоксальных суждений и кривотолков, что именно в его «саду гения» так дотошно выискиваются чаще всего несуществующие «сорняки».

«Лилии с нами, когда мы молимся... хризантемы, когда идем в бой.» /Окакуро Какудзо/       Кто устал, спустись с высот на землю,                           Сюда, сюда —                  Так вот он дивный сад! Величественно лилии стоят — и Богу внемлют;         Вот хризантемы, стойкие в ненастье,        Сгорая, говорят о радости, о счастье...                        Бах и Бетховен!               Мендельсонтюльпаны,                     Шопен — нарциссы...                     Все вокруг цветет!        И вызревает под лучами фортепьяно                       За плодом плод.

Искусство Рихтера еще в 50-ых годах до такой степени вошло в мою жизнь, что уж и не знаю, кем бы я был без него. И все эти годы, невольно продолжая сравнивать Рихтера с крупнейшими пианистами настоящего и сравнительно недалекого прошлого, я мучительно искал для себя ответа, в чем же феномен Рихтера. На этот счет сказано многое, гораздо больше, чем могу сказать я, поэт. Но ведь почти те же самые слова зачастую говорятся и о других; все верно, но ничего не объясняет по сути — должна же быть глубинная, коренная причина! Лучше всех ее сформулировал Башмет («он не пианист»), я же позволю себе попробовать кратко развить его мысль.

Кого в последнее время чаще других называют пианистом столетия? Во-первых, Владимира Горовица, и это справедливо, но с непременным акцентом на слове «пианист». Или — волшебник фортепьяно, если хотите, но он не Моцарт, не Шопен, не, тем более, Бетховен или Бах — он их отблеск, имя которому — кого бы он ни играл — всегда одно: Горовиц! Для Рихтера же фортепьяно только средство, цель — Истина. Я не знаю другого музыканта — исполнителя, к кому в большей мере были бы применимы гениальные чапековские слова о задаче художника: «...Пусть твое творение исходит из тебя, его форма должна быть столь совершенно замкнута, чтобы в ней уже не осталось места... ни для твоей самобытности, ни для твоего честолюбия, ни для чего из того, в чем находит себя и упивается собой твое я». И еще: «Твой урок тебе задан не для того, чтобы ты мог проявить себя в нем, но для того, чтобы ты в нем очистился, освободился от самого себя; не из себя ты творишь, но выше себя... Ты творишь для того, чтобы в своем творении познать форму и совершенство окружающего тебя мира. Твое служение ему есть служение Богу...».

У музыканта исполнителя Бог — многолик. Рихтеровское Я никогда не подавляет автора исполняемой музыки, но словно протягивает руку ему, сливается с ним настолько органично, что вы всегда чувствуете: вот он, Бетховен!.. а вот уже Брамс... Шуберт... Шопен... Дебюсси... — и всякий раз — Рихтер, но опознать его вы можете не по характерным пианистическим приемам, а по неизменной простоте и совершенству.

«А как же Микельанжели?» — спросит меня серьезный знаток. Да, конечно, еще Нейгауз писал, что любил бы Микельанжели больше всех, если бы не Рихтер. Рискну сказать так: великий итальянец (как, между прочим, и Гульд) устремлен вглубь своего Я, и глубины, зияющие перед ним, таковы, что их не смогли рассмотреть ни Горовиц, ни Рубинштейн, ни Аррау. Отсюда такая особая сила, но и такая отрешенность его искусства. Рихтер же устремлен всегда ввысь. И с этой высоты ему открываются не только не меньшие глубины, но и бескрайние, никем еще не виданные, быть может, горизонты. Его музыка не ограждается от остального мира, а напротив — проникает в него, расширяется безгранично. Говорю вам: нам выпало счастье, которого мы все еще не осознали в должной мере, — жить в одно время, в одной стране с Божьим избранником, одним из тех, кто считанные разы за столетие появляется на этой грешной земле, чтобы осветить нашу скудную, серую жизнь.