Выбрать главу

Не знаю... у меня всякий раз дух захватывает, когда я перечитываю эти строки. И тепло становится на душе, когда я всматриваюсь в фотографии их автора. Удивительно красивый, скажу я вам, человек, а ведь это тоже немало. «Только поверхностные люди не судят по внешности», — утверждал Оскар Уайльд; Генрих Нейгауз — наилучшее подтверждение справедливости этих слов.

март 1998

МАШИНА ВРЕМЕНИ

      Машина времени? — пожалуйста! —        Италия. Год тысяча шестьсот...                    Или семьсот?..         Короче, что-нибудь посередине.                         Весна.  А может быть, и лето. Или даже осень. Рыжеволосый кто-то в рясе... неужели...      — Синьор Антонио? Вивальди!?            Вива, Маэстро, вива!    Вращается блестящий черный диск,         Разбрасывая искры озаренья          Из бездны седого прошлого              В плешивое теперь               На энном этаже.

«КАКОЙ-ТО» АФАНАСЬЕВ 

На афише это выглядело довольно забавно:

ГИДОН КРЕМЕР, Советский Союз

ВАЛЕРИЙ АФАНАСЬЕВ, Бельгия

Забавно потому, что Кремер уже лет десять как жил в Германии, это мы знали, а кто такой Афанасьев — да еще из Бельгии! — не знал почему-то никто. Разумеется, мы были обескуражены: вместо блистательной Марты Аргерих (именно с ней Кремер приезжал год назад) какой-то Афанасьев, бельгиец — хорошо еще... не китаец!

Еще забавнее стало, когда эти двое появились на сцене: оба, прямо скажем, не кинозвезды, оба лысоватые, в очках — длинный нескладный Кремер (ну, к его-то облику мы привыкли) и на полголовы ниже неопределенного возраста (что-нибудь от 35 до 50) «бельгиец», совсем уже не от мира сего — вроде схимника. Ладно, в конце концов, мы пришли слушать Кремера — Шуберт, моя любимейшая фантазия до мажор, да еще Третья соната Брамса.

Минут через 10, однако, мы уже преспокойно — точнее с огромным увлечением — слушали не кого-то, а музыку; смотрели же, главным образом, на Афанасьева, на его плавно летающие над клавишами руки с непропорционально большими, но удивительно красивыми и выразительными, как сама музыка, кистями. И когда, уходя из филармонии, мы обнаружили ранее не замеченную афишу, возвещавшую, что завтра Афанасьев выступит с сольным дневным концертом — и каким: три последние сонаты Бетховена! — мы незамедлительно решили пойти. Мы не ошиблись, концерт оставил огромное впечатление, хотя я и привык считать, что истинный Бетховен в этих сонатах — только от самого великого Рихтера.

Прошло шесть лет. За это время стало кое-что известно об Афанасьеве, и я еще трижды побывал на его сольных концертах: Моцарт и Брамс; Шуберт; в последний раз только Брамс — двадцать пьес из четырех последних опусов: 116, 117, 118 и 119. Все концерты были очень интересными, последний в особенности. Знаменитое «рихтеровское» интермеццо ми-бемоль минор! Романс из ор. 118!! Да нет, практически почти все (не могу согласиться с А.Петропавловым — см. выпуск «Классики» за август 1996 г. — что в целом трактовка Афанасьева была «однопланово — сумеречная»), включая то, как была выстроена программа, — как большая четырехчастная соната. Не знаю, что думает по этому поводу сам Афанасьев, я нахожу, что у него действительно есть что-то схожее с Рихтером: масштабность, прежде всего, огромный темперамент (кто бы мог ожидать от этого «схимника»!), поэтичнейшее пиано; как и Рихтер, он и поэт и философ.

Показательно, что, затруднившись — в одном из интервью — выделить кого-либо из пианистов своего поколения (ему за 40), он назвал наиболее выдающимися Рихтера и Микеланджели.

Кстати, он действительно поэт и философ, автор стихов и прозы, причем пишет на английском и французском языках, но кое-что уже перевел и на русский. Не могу судить о его литературной деятельности, но мысли о музыке, которые мне довелось прочитать и услышать (обычно он пишет аннотации к своим программам, но в Петербурге два года назад у него не было такой возможности, и он перед началом концерта прочел пространную лекцию о Шуберте), весьма интересны. Обычно говорят о трагизме Брамса, позднего Брамса в особенности; Афанасьев же слышит в этой музыке «уход в тишину», а трагической «на грани дозволенного», считает музыку позднего Шуберта. Браво!