Гавр мчался назад, но другая, внутренняя цепь ОМОНа остановила его и остальных. Угрожающие дубинки в руках истуканов ходили ходуном. Им также не терпелось пустить их поскорее в дело. Вытягивая шею, Гавр пытался разглядеть за поблескивающими шлемами — что же там происходит? Где Вера? Чей девичий крик несется из этого ада? Кулаки его сжимались, и ему хотелось броситься на одного из этих мордастых. Страшные волны зла накатили на Пушкинскую площадь.
— Уйдем отсюда, — услышал он рядом с собой голос. Такой знакомый и такой близкий ему. Вера стояла на полшага позади него, бледная, с испуганными глазами, и он проклял себя за то, что столь глупо пошутил в театре.
— Как ты здесь очутилась? — спросил Гавр, беря ее под руку и уводя прочь.
— Пошла за тобой следом. А потом стояла за машиной «скорой помощи» и гадала: увезут тебя в Кащенко или нет?
— Я думал, ты осталась в этом пекле. Слава Богу!
— Все-таки ты жуткая свинья, Гавр. Сама не знаю, почему прощаю тебя. И вытри лицо, оно стало еще страшнее.
— Ну и пусть. Там, на Пушкинской, все гораздо хуже. Все взаправду. У меня такое ощущение, будто кто-то сейчас, сию минуту, страдает за меня, за мою маску.
Дворами и задворками они выбрались к Гнездниковскому переулку.
— Вот здесь я и живу, — сказал Гавр. — Поднимемся? Я сниму грим, и мы пообедаем.
— Хорошо, — согласилась Вера.
— А где твои родители? — спросила она, с любопытством оглядывая уютное жилище Гавра. Старинные вещи, множество книг, иконы на стенах придавали ему особый дух и словно охраняли хозяина.
— Давно умерли. — Гавр хлопотал на кухне. — Они разбились на самолете, когда мне было пять лет. Так что меня воспитывали бабушка с дедушкой.
— Понятно. Вот почему ты так отбился от рук. Представляю, как нелегко им пришлось.
— Прошу к столу! — позвал ее Гавр. — Времени три часа, а передача в семь.
— Ты все-таки хочешь пойти туда? Зачем?
— Чтобы выиграть романтическое путешествие. И поехать с тобой в Гонконг.
— Твои аппетиты растут. — Вера улыбнулась, присаживаясь за стол.
— Я вообще прожорливый.
— Но ты не поинтересовался — хочу ли этого я?
— Спрошу об этом уже в Гонконге.
— Значит… опять этот бедлам, опять эти издевательские вопросики, опять этот клоун в смирительной рубашке… Мне кажется, я не выдержу.
— Опять эта «Смешная недотрога», — поддразнил ее Гавр, протягивая соус. — А знаешь, ты потрясающе привлекательна! Как я мог проглядеть это? Ума не приложу.
— Репетируешь перед программой? — подозрительно покосилась Вера. — Не трудись. Я не пойду.
— Почему?
— Потому что мы все время попадаем с тобой в какие-нибудь переделки. И вместо Гонконга окажемся, скорее всего, в хирургическом отделении. Кроме того, в шесть часов я обещала быть на вечере своего отца, в Домжуре.
— Успеем. И туда, и сюда, — махнул рукой Гавр. — Без нас передачу не начнут. Без нас в их безумном мире пропадет самое главное. То, чего им недостает.
— Чего же?
— Любви.
— Снова репетируешь? — спросила Вера, глядя, как он поспешно заработал ножом и вилкой.
— Нет, это уже премьера, — ответил Гавр, оставив столовые приборы.
А Вера почти и не прикасалась к еде. Лишь сейчас ей удалось поймать его взгляд, и теперь уже он не отпускал ее.
— Пьеса на две роли, — произнесла она. — Ты и режиссер, и главный персонаж. Но я… не умею играть. Зрители покинут зал, прежде чем опустится занавес.
— Значит, мы останемся вдвоем. Тем лучше. Пусть они уходят, раз не могут понять, раз души их очерствели. Пусть ищут смысл там, где его нет. На Пушкинской площади под дубинками ОМОНа, в валютных ресторанах и казино, в клоунаде, в романтических путешествиях, в зоопарке среди зверей… Мест много.
— Твой спектакль провалится, — печально произнесла Вера. — Единственным зрителем на нем будет мой перс Монтигомо.
— Прекрасно. Уж он-то скажет свое веское слово в финале. Ты уверена, что нельзя остаться вдвоем, не улетев на Луну?
Ответа не последовало. Вера лишь смотрела в окно, где между створками стекла причудливо застыл желто-красный букет кленовых листьев. А снег продолжал падать.
— Извини, мне надо позвонить. — Гавр поднялся и вышел в коридор.