И я оказался прав. Отец Элизы прошел длительную химиотерапию, то были месяцы боли и мучительных ожиданий для него и его ближних, но в конце концов он выжил. Это было чудо. Пережитое его преобразило, он буквально стал другим человеком. Да, он выздоровел, уцелел, но потерял в борьбе со смертью много сил. Раньше в семейных застольных беседах ему безраздельно принадлежала первая и главная роль, теперь же он подолгу сидел молча, с отрешенным, отсутствующим видом. Однако мало-помалу все-таки пришел в себя. К вящей радости окружающих. Счастливая Элиза сжимала отца в объятиях. Прошло еще несколько месяцев, мы почти забыли обо всем, что с ним произошло, и не переставали восхищаться тем, что он остался с нами.
Вот почему я не хотел говорить Элизе про МРТ. Официально у меня еще не признали никакой болезни. Но если это случится, я бы хотел поберечь жену, не тревожить ее. Так что, когда она пришла домой и спросила, как моя спина, я ответил – все хорошо. Помню, даже сказал: “Мне лучше”.
14
Интенсивность боли: 5
Настроение: боевое
15
Но лучше-то мне не стало. Всю ночь я терзался страхом. Мрачные мысли сменяли друг друга, как караульные на посту. Никогда прежде я не задумывался о смерти. Наоборот – всегда был уверен, что буду жить долго. Собственно говоря, я так давно уже чувствовал себя постаревшим, что дожидался настоящей старости как благодатного времени, когда дух и тело наконец придут в гармонию друг с другом. Быть стариком – мое призвание, и ничто не должно было ему воспрепятствовать. Как вдруг условия задачи резко поменялись. И я впервые допустил, что жизнь моя может неожиданно оборваться.
– Ты не спишь? – прошелестела Элиза.
– Сплю, – буркнул я вопреки всякой логике.
Да, я боялся умереть. Что действительно стоящего успел я сделать? Снова и снова я прокручивал в голове всю свою жизнь – ничего! Дети? Да, конечно. Но что нас связывает? Сын живет в Нью-Йорке, мы разговариваем с ним по скайпу раз в три дня. Виртуальное общение. Я столько раз прижимал к себе своего мальчика, а теперь вижу его только на экране. И даже не знаю, что он делал сегодня, вчера, позавчера. Дети – как книги, которые мы сочинили, но которые с какого-то момента пишутся помимо нас.
А дочь… моя принцесса, жемчужина моего царства, по которой я схожу с ума…. Ничего как будто бы не изменилось. Мы часто друг другу звоним, посылаем эсэмэски, иногда она еще зовет меня папочкой. Но с тех пор, как она живет с Мишелем, все стало как-то не так. Даже сейчас, ночью, меня бесило само его имя. Я тут лежу умираю, а он меня бесит. С какой стати он зовется Мишелем! Такое имя подходит для коллеги – у меня полно сослуживцев Мишелей, но чтобы моя дочь жила с человеком, которого зовут как сослуживца, – не должно такого быть.
– Мишель так Мишель, не все ли равно, как его зовут! – говорила жена.
– Совсем не все равно!
– Да что ты уперся! Никогда тебя таким не видела. Твоя дочь стала взрослой женщиной, с этим надо смириться.
– Я и смирился.
– Нет. Ты прицепился к имени, но это только предлог. Имя человека – входная дверь к нему.
– Входная дверь?..
– Ну да! А ты не хочешь заходить.
Отчасти Элиза была права. Но и меня можно понять. Я не успел свыкнуться с новым положением. Все произошло так стремительно. Чтобы смириться с мыслью, что дочь – моя родная девочка! – уходит, нужно время, пусть не сто лет, но хоть месяц-другой. Ну не мог я, не мог принять их отношения, хоть понимал, что это глупо. И ничего не мог с собой поделать – разлука с дочерью было невыносима. Мне всегда казалось, что мы с ней так прочно, чтобы не сказать неразрывно, связаны, и какой же хрупкой оказалась эта связь. Она почти разрушилась. Мы столько сил вложили в воспитание дочери, а в конечном счете, спрашивается, зачем? Смысл жизни постепенно утекал.
С уходом детей я все яснее видел никчемность своего существования. Они жили своей жизнью, и я вовсе не был уверен, что как-то прорастаю в них. Что я им передал? Да ничего. Я силился припомнить хоть что-нибудь… Думал-думал, пока не нашел: я научил их присматриваться к другим людям. Все время повторял: “Надо интересоваться другими”. И то хорошо. Но самому-то мне другие интересны? Все меньше и меньше. А если учишь одному, а поступаешь иначе, грош цена твоей науке. Что еще? Интерес к книгам? Я давно перестал читать. Внимание к старикам? Я не выношу своих родителей. Так что же? Что вообще они думают обо мне, о моих убеждениях, о том, какой я отец? Я пустое место. И с моей смертью для них, в общем-то, мало что изменится. Конечно, бессонница прибавляла мрачности моим мыслям, но они были не так уж далеки от истины. Я ничего после себя не оставлю. Никаких следов – словно прокатился по жизни на коньках.