– Прекрасно.
– Как сам-то? Ты же был в больнице?
– Да-да, спасибо, все в порядке. Ложная тревога.
– Отлично! Сейчас болеть не время. Ты нам нужен, старина!
Он похлопал меня по спине. Как будто мы с ним закадычные друзья. И вроде он так искренне сочувствует. На миг я даже усомнился – такой ли уж он мне враг. Вон как обрадовался мне. На совещании должен был обсуждаться большой проект, связанный с реставрацией после фукусимской аварии. Предстояло договориться с Осикими и его коллегами о финансовой стороне дела. Эта задача ложилась на нас с Гайаром. Жан-Пьер Одибер, наш шеф, конечно, тоже участвовал в такой важной встрече. Он у нас типичный образец руководителя, который иногда силится показать, что он на короткой ноге с подчиненными, но на настоящие человеческие отношения не способен. Можно подумать, родился начальником. Натасканный на частных курсах, он без труда поступил в Высшую коммерческую школу. Став студентом, поначалу загулял. На радостях, что освободился от постоянного надзора, стал изрядно выпивать и покуривать травку. Но быстро понял, что разгул – не для него, и вернулся к своей обычной несгибаемой правильности. И вся его дальнейшая жизнь была прямой и правильной, даже тонкие с проседью усики всегда торчали строго горизонтально.
В особо значительных случаях Одибер, само собой, умел изобразить радушие. Японцы были страшно смущены – у них опоздание считается верхом невежливости. Поэтому, встречая их, он сделал попытку пошутить – сказал, что ценит их старание придерживаться наших обычаев. И даже расценил их задержку как “знак уважения к Франции”. Все натянуто улыбнулись; такой шаблонный “переговорный” юмор неизменно срабатывал – размораживал принужденность первых минут. Затем мы принялись методично, пункт за пунктом, излагать свой грандиозный проект. Сосредоточенный на докладе, я позабыл о своей больной спине и чувствовал себя превосходно, но вдруг вмешался один из помощников Осикими (тот, что говорил по-французски):
– Прощу прощения, что перебиваю вас, но я не понял, каким образом вы получили такую цифру.
– Что вы имеете в виду?
– Затраты на торговый центр.
– А!
– Вот-вот. Сумма явно завышена. Не знаю, из чего вы исходили и на какие расчеты опирались, но предупреждаю с самого начала: такое предложение мы принять не сможем.
– Но…
– Если я передам его господину Осикими, боюсь, он немедленно встанет и уйдет.
– Не понимаю… это оптимальное решение… – Я совершенно сбился с толку.
Повисла пауза. Все молча уставились друг на друга. Но мрачный взгляд, что метнул на меня Одибер, прорезал это молчание не хуже громкого крика. Я почувствовал, как на виске набухает вторая капля пота (видимо, первая была ее предвестницей). Этот проект я проработал очень тщательно, процент нашей прибыли заложил очень скромный – так почему такая странная реакция! Расчеты, сделанные за последние месяцы, промелькнули у меня в голове, подобно тому как за минуту до конца вся жизнь проносится перед мысленным взором умирающего. Нет, я не понимал, в чем загвоздка.
Но проблема была налицо, или, если угодно, на лице сидевшего напротив меня человека. И тут заговорил Гайар:
– Думаю, наш сотрудник учел не все данные и допустил оплошность. Мне понятна его ошибка и ваша реакция…
– …
– Собственно говоря, все это легко уладить… мы быстро устраним просчет… взгляните вот на этот документ… бла-бла-бла…
Продолжение его победной речи я уже не слушал. Было ясно: он с самого начала расставил мне ловушку: заставил работать с неверными данными. И поджидал момент, когда я публично облажаюсь, а он спасет ситуацию. Как он, бедняжечка, наверное, боялся, что я сегодня не приду, и вот почему встретил меня с такой радостью. Видимо, этот человек достиг заоблачных вершин в искусстве пакостить коллегам. И что было делать? Орать? Беситься? Нет. Я должен был молчать, чтобы не погубить проект. Я и молчал все время, пока японцы не ушли. Совещание продолжалось еще целый час – час унизительный, мучительный, – японский вариант китайской пытки.
Уходя, японцы, вежливейший народ, мне едва кивнули. Я остался сидеть на стуле в опустевшем зале и разглядывать записи на доске – радужные выкладки нового, постфукусимского урбанизма. Но вскоре в коридоре раздался рык Одибера: “Где этот болван?”, а потом явился и он сам. Шеф показался мне большущим, огромнейшим великаном, с головой под самый потолок. Заговорил он не сразу – поначалу просто молчал, но это молчание было ужаснее всего. Есть выражение “затишье перед бурей”. Я уже чуял в нем громы и молнии. Затишье, чреватое бурей, которая вот-вот разразится. Уже разразилась: