Вдруг, обернувшись за спину, в сторону нашей тропы, я увидел на тропе идущих мимо нас… Айседору, да, Айседору и — неужели? — Свету, ну, конечно же. Свету, хотя я и не узнал ее, а Айседора-то была точно Айседорой, пусть она брела и не в пяти шагах от нас, — рыжая большая ушанка из лисы, белый длинный тулуп — все Айседорино.
Я даже сжался немного от волнения, несмотря на то что с тропы они не могли узнать меня, тем более мы сидели комочками, к ним спиной. Кося глазом, я проследил, как они прошли еще метров сто, свернули налево и вскоре сели ловить.
— Ты чего молчишь, а? — спросил Гошаня. — Оглох, что ли? Я тебя уже минуту спрашиваю, а ты не отвечаешь, все молчишь.
— Что?.. Ну, спроси еще раз. Извини.
— Я говорю, если вот, например, девочка влюблена в мальчика, а он — нет, не получается у него, красиво это с его стороны или нет? Или он не виноват, а?
— Н-не знаю, нет… не знаю, — забормотал я. — Понятия не имею.
— Мне кажется, он не виноват.
— Мне тоже так кажется.
— Не виноват же он, если у него ничего не получается. Ну, не дружится ему с ней — и все тут.
— Вроде бы не виноват, — сказал я.
Я пристально смотрел в сторону Айседоры и Светы; похоже, у них не брало — руками они не размахивали; вскоре Айседора переместилась одна подальше влево, а потом еще дальше.
— Подожди меня тут, — сказал я Гошане, вставая с ящика. — Я скоро, я сейчас.
— Ты куда?!
— Подожди, я сейчас.
Медленно я поплелся по льду в сторону Светули. Она, я вскоре заметил, склонилась к самой лунке и не поднимала головы, пока я шел, и, когда остановился наконец перед ней, она так и сидела, уставившись в лунку, хотя наверняка слышала мои шаги и чувствовала, что кто-то перед ней стоит.
— Привет, — наконец выдавил из себя я.
Она подняла голову.
Это… это был какой-то незнакомый паренек.
— Привет, — сказал он, потом, помолчав, спросил: — Ловится?
— Ловится, — сказал я.
— У тебя чего, мотыль кончился?
— Кончился… почти, — сказал я.
Молча он отсыпал мне в ладошку немного мотыля и продолжал ловить, а я так и стоял с мотылем в ладошке.
— А у нее ловится? — спросил я.
— У кого?
Я показал рукой в сторону Айседоры!
— У деда-то? Не знаю. Здесь у него брало плохо, а там — не знаю.
Кивнув, я поковылял обратно.
Честно говоря, конец рыбалки я помню плохо — я был сбит с толку напрочь.
Вечером, поздно уже, когда все дома улеглись, я сел писать свой новый рассказ.
А на другой день, нет, через день, я впервые позвонил Игорю Николаевичу.
14
— Сегодня я выходная, — сказала мама. — Сейчас пойду по магазинам — холодильник пустой. Беру тебя с собой.
— Берешь — как вещь? — спросил я.
— Беру как вещь, как свою собственность. Разве не я тебя родила? Надо поговорить, посоветоваться. Кое в чем.
— Изволь, — сказал я. Приблизительно я догадывался, о чем может пойти речь. Пару дней назад я краем уха слышал их баталию с папаней, но почему-то не придал ей значения.
— Значит, ты хочешь поломать мою карьеру?! — крикнула она папане.
— Вопрос поставлен неграмотно! — крикнул ей папаня из ванной.
— Почему ж это неграмотно?! — крикнула она, возясь на кухне с супом. — Если я буду год работать в провинциальном театре — это шаг назад.
— Между прочим, вашему театру до того провинциального даже пальчиком не дотянуться: они приз ЮНЕСКО получили. Но это я так. Главное, вопрос ты ставишь неграмотно.
— Да почему, черт побери, неграмотно?! — опять крикнула Люля.
— А вот почему! Только ты слушай внимательно. Значит, мне предлагают на год поехать в Сибирь и наладить там их новую лабораторию. Это шаг вперед в моей, как ты выражаешься, карьере или нет?
— Шаг, шаг! — крикнула Люля. — Оставь ты свои заморочки!
— Я рассуждаю! — крикнул папаня. — Никакие это не заморочки! Теперь представь себе, что я вроде бы туда ехать не собираюсь, и тебя туда не зову, и из твоего театра не сманиваю, карьеру твою не ломаю…
— То есть как это не зовешь?! Ты один, что ли, ехать хочешь, без меня?!
— Да погоди ты! Никуда я ехать не собираюсь, а просто сообщаю тебе о предложении, которое мне сделали в министерстве. Делюсь с тобой.
— Ну!
— Что «ну»?! Как бы я с тобой просто советуюсь. И что бы ты мне сказала без криков и воплей? Ты бы сказала, что тебе твой театр бросить трудно, не хочется — и в этом случае это ты бы ломала мою карьеру, думая прежде всего о себе, ты, а не я. Здесь, дорогая, важно, кто о себе первым заявит. Если так поглядеть — я тебе карьеру ломаю, а если эдак — то ты мне. Вот почему твоя постановка вопроса неграмотная.