Утро четверга. Наступил день Д. Я плохо спала, меня мутило от волнения. Оставалось всего несколько часов. Пенелопа и Ксавье разговаривали, а я их не слушала. Титуан ел хлопья, но еще не проснулся окончательно, и заспанная мордашка сына помогла мне немного успокоиться и вызвала прилив нежности. Я ограничилась чашкой кофе, так как кусок в горло не лез.
— Да что с тобой? — спросил Ксавье. — Ты не в своей тарелке.
Он что, издевается?!
— Да так, сегодня у меня небольшой стресс…
Сначала он недоуменно приподнял брови, а потом сконфуженно произнес:
— Ух ты, сегодня же вечером вернисаж! Извини, вылетело из головы.
У меня вырвался горький и грустный смешок, который я не сумела подавить, глаза защипало.
— Знаешь, это уже слишком…
— Ну прости, я не хотел…
— То-то и оно, что не хотел… А вот я все заранее уладила. Хлоя предупреждена, что у тебя много дел в клинике и ты будешь поздно, я попросила ее посидеть с детьми, сколько понадобится.
Ксавье было неловко, и не без оснований. Доедая завтрак, он нервно крутил обручальное кольцо на безымянном пальце, что было у него несомненным признаком досады. Покончив с завтраком, он смущенно посмотрел на часы, развел руками, извинился за то, что ему пора на работу, и встал из-за стола. Поцеловал детей в лоб, меня в губы, пожелал нам хорошего дня и вышел в прихожую. Я поднялась, последовала за ним и терпеливо дожидалась, пока он наденет кожаную куртку, спрячет бумажник во внутренний карман и поднимет лежащий на полу шлем. Ксавье открыл дверь и, перед тем как переступить порог, обернулся ко мне.
— Я уверен, все пройдет отлично, у вас с Идрисом получился прекрасный тандем.
На мгновение я заколебалась, не пришло ли время вскрыть нарыв. Но не дело выяснять отношения, когда рядом дети. На столике лежали мотоциклетные перчатки: если он забыл их, значит, действительно очень озабочен ситуацией в клинике. Я взяла их, подошла и протянула ему. Он робко поцеловал меня.
— Не беспокойся из-за сегодняшнего вечера, — прошептал он. — Ты лучшая. И прости, что забыл…
Он повернулся ко мне спиной и вышел. Хлопнула дверь, взревел мотоцикл, Ксавье умчался на бешеной скорости. Я сжала кулаки, чтобы не поддаться возмущению и грусти.
— Мама, все в порядке?
Я вздрогнула, услышав голос Пенелопы.
— Да, зайчик. Все хорошо! Заканчивай собираться!
Часы до начала вернисажа я провела как в тумане. Мне повезло, что нужно было сосредоточиться на последних приготовлениях, например, принять заказанное вино и закуски, накрыть шведский стол, проверить, все ли лампы работают, отрегулировать освещение, чтобы картины смотрелись идеально. Я была в непрерывном движении, и заботы меня спасали. Однако прогнать мысли о Ксавье было довольно трудно, они все время возвращались. Тысячу раз я бралась за телефон, собираясь позвонить ему или отправить сообщение. Мне хотелось, чтобы он пришел сегодня вечером, ободрил меня… Но не могла же я заставлять его. Какой толк, если он придет по моей просьбе. Когда-то давно, много лет назад, он регулярно заявлялся в галерею, чтобы повидаться со мной или экспромтом позвать пообедать, — тогда он ни за что не пропустил бы вечеринку или вернисаж. Повседневная рутина, мой сорок один год, его сорок пять не пощадили нас… Вот такие мимолетные соображения осаждали меня, пока я изо всех сил притворялась, что все в порядке, чтобы успокоить Идриса, который проваливался в стресс на головокружительной скорости. Мое бессилие вынудило меня отодвинуть в сторону собственные проблемы, отложить мобильный телефон и сконцентрироваться на работе. Нужно по крайней мере не провалить этот вечер и никого не разочаровать.
В половине седьмого, когда напряжение достигло пика, я заперлась у себя в кабинете, собираясь чуть-чуть передохнуть и надеть свое счастливое маленькое черное платье, в котором я всегда была на самых важных вернисажах. Его мне подарил Ксавье два года назад. В комнату постучали, когда я заканчивала краситься. По знакомому ритму ударов я узнала отца. Я его, как всегда, пригласила, и он, естественно, ни за что не пропустил бы такое событие. Мне было приятно после перерыва опять выступить в паре с ним, пусть это и продлится недолго и пусть мне придется притворяться, чтобы он не догадался о моем плачевном моральном состоянии.