— Ну и?..
Тут я услышала свою фамилию и обернулась: в коридоре появился врач, который сделал знак следовать за ним. Я подчинилась, Кармен не отставала от нас.
— Скажите, я могу увидеть своего мужа? — спросила я, как только мы вошли в кабинет.
Врач даже не успел сесть за свой стол.
— Присядьте, мадам.
— Нет! Скажите, как он?! Где он?
— Ваш муж попал в аварию на мотоцикле.
— Это мне известно! Иначе зачем бы я была здесь?!
Кармен подошла, предельно осторожно положила ладони мне на плечи и мягко заставила сесть.
— Выслушай его, Ава, прошу тебя.
Я подчинилась. Разве был у меня другой выход? Моя жизнь была в руках этого врача, она целиком зависела от слов, которые он сейчас произнесет. Я пристально посмотрела на него — пусть поймет, что я готова. Мотоцикл занесло, когда Ксавье резко свернул, чтобы не сбить велосипедиста. Сам он упал, мотоцикл протащил его по асфальту несколько метров, после чего врезался в колеса автомобиля. Ногу, зажатую цилиндром, раздавило, головой он ударился о руль и дорожное покрытие и долго находился без сознания. Удар приняла на себя вся левая сторона тела. У него множество переломов, в том числе открытых, ожогов, травма черепа, травмы органов брюшной полости тоже не исключались. В разговоре со мной врач использовал профессиональные медицинские термины, и я ничего не понимала. Кроме серьезности состояния Ксавье. Требовались срочные меры, чтобы помочь ему и спасти ногу. Пока мужчина в белом халате говорил со мной, моего мужа готовили к операции. Я не скоро смогу его увидеть и напомнить, что люблю. Не сумею ни поцеловать, ни ободрить.
Он наверняка так страдает, что я бы предпочла забрать себе все его раны. Пусть мне было бы больно вместо него.
Я встала и судорожно стянула полы пальто. Нужно защититься, закутаться во что-то, что убережет меня, убережет нас, сделать этот простой жест, чтобы спрятать от беды и Ксавье, как будто тем самым я обвивала его руками, заботилась о нем.
— Где я могу подождать новостей?
— Слишком долго ждать. Возвращайтесь домой, вам позвонят, когда его переведут из операционной.
Я едва не расхохоталась в лицо врачу. Как ему могло взбрести на ум, что я брошу Ксавье одного? Если к нему не пускают, мне остается только быть где-нибудь здесь, как можно ближе к нему.
— Где я могу устроиться, доктор? — не отставала я.
Он проводил нас в зал ожидания отделения скорой помощи, где обстановка была гораздо спокойнее, чем в других местах. Сколько это продлится? Я села и уставилась в воображаемую точку на стене.
— Кармен, ты не обязана торчать тут со мной.
— Издеваешься?
Она рассматривала меня так изумленно, как если бы у меня во лбу раскрылся третий глаз.
— Твой зверь точно выкарабкается, он очень сильный, — мягко произнесла она.
— Конечно, выкарабкается, — вскинулась я.
— Хочешь чего-нибудь? Кофе? Воды?
— Нет… ничего не надо… хотя да. Можешь позвонить моему отцу и все ему сообщить? — охрипшим голосом попросила я.
— Конечно, сделаю. Ты уверена, что я могу оставить тебя одну?
— Все будет в порядке, обещаю…
Она умчалась.
Я сфокусировалась на главном: Ксавье жив. Искалечен, изранен, мучается, но — жив. Он выдержит сегодняшнюю операцию, у него нет другого выхода. Я его знаю, он будет сражаться — ради Пенелопы и Титуана, ради меня. Он понимает, что не имеет права уйти от нас. Я мысленно заставила его пообещать мне это. Будет нечестно бросить меня одну, без него. Я не могу его потерять. Это исключено. Он любовь всей моей жизни, отец моих детей. Ему нельзя исчезнуть с лица земли. Миру будет без него плохо. Он нужен нам, чтобы жить. И ради него, ради детей я буду сильной, не позволю сломить себя. Как и у него, у меня тоже нет выбора. Я подключу все свои резервы, извлеку их из самых глубин души и тела, чтобы удержать семью на плаву. Я ни с кем не буду делиться своими страхами, я лишу их права голоса. А ведь страхов, как ни крути, много. В каком состоянии он придет к нам? Сможет ли полностью восстановиться? Станет ли мой муж однажды тем же, кем был до сих пор? И как все это случилось? Где? Я ведь совсем ничего не знала. Что это за авария? И почему он, всегда такой осторожный, попал в нее? Он обязательно вернется к жизни из операционного блока, иное немыслимо. Потому что иначе я потеряю его навсегда, не успев повторить, что люблю больше всего на свете. Зачем мы в последние дни доставали друг друга? Для чего? Обычно говорят, что нужна какая-то драма, чья-то смерть, чтобы понять ценность простых вещей, ценность жизни. Что за идиотизм! Почему никто не напоминает нам об этой ценности пораньше? Почему наши мелкие, выеденного яйца не стоящие проблемы и повседневные заморочки всегда оказываются важнее всего остального? Мне нужно столько всего ему сказать.