— Поехали! — обратился он к Лере.
— Да-да, сейчас. — Лера набрала номер в последний раз, бросила трубку и, схватив сумочку, бросилась к двери за Красовским.
— Вот сумасшедшая, — то ли осуждающе, то ли сочувственно произнесла секретарша ей вслед.
Старая директорская «Волга» стояла у подъезда студии, рядом лениво прохаживался водитель.
— В аэропорт, — сказал Красовский, пропуская Леру на заднее сиденье.
— А вещи? Они у меня в общежитии, я ведь ничего не знала…
— Конечно, заедем за вещами… — Красовский почему-то нервничал. — На Енисейскую, — сказал он водителю.
— А путевка? — водителю явно было неохота вообще куда-нибудь ехать.
— А, черт! Забыл! — Красовский посмотрел на часы, на Леру. — Подождите, я мигом. Времени до вылета осталось в обрез.
— Леонид Аркадьевич! — во двор выбежала запыхавшаяся секретарша. — Вы путевку забыли.
— Спасибо, дорогая, выручила, — он галантно поцеловал ей руку, сел на заднее сиденье, захлопнул дверцу и, протянув водителю путевку, сказал:
— Теперь поехали наконец!
— Теперь поехали, — водитель включил зажигание и медленно тронулся с места.
— Ты огорчена? — спросил Леру Красовский, неожиданно перейдя на «ты».
— Чем? — сказала она рассеянно, думая о своем.
— Ну, хотя бы болезнью матери…
— Да, конечно. Я огорчена и тем, что не закончили передачу…
— Я понял, — сказал Красовский сухо.
— Леонид Аркадьевич, а вы почему уезжаете? — спросила Лера вдруг. — У вас тоже кто-то заболел?
— Упаси Бог, у меня некому болеть… Просто надоело все, понимаешь! И, пожалуйста, зови меня Леонид, без этих церемоний, я ведь не старик еще. — Он замолчал, закурил, глядя на дорогу. Лера заметила, что у него подрагивают руки.
— Не думай, я не алкоголик, — сказал он, перехватив ее взгляд.
— А почему я должна так думать? — удивилась Лера.
— Да так, обо мне много разного говорят…
— А вам, Леонид, разве не безразлично, что говорят о вас? — удивилась Лера еще больше.
— Иногда бывает не безразлично…
— Вы такой талантливый и независимый человек. У нас на курсе все обожают вас, только и говорят, что о ваших фильмах.
— Это правда? — он улыбнулся, и на лице его опять появилось простодушное детское выражение, которое Лера уже заметила однажды.
— Конечно.
— А о моем ужасном характере тоже говорят? Признайся, ты ведь, наверное, слышала, что я вредный, неуживчивый, что у меня полно врагов и жены от меня сбегают…
— Ну, слышала немного… — Лера смущенно улыбнулась.
— Знаешь, — Красовский повернулся к ней и поглядел прямо в лицо. — Если бы я позволил себе расслабиться, я, наверное, влюбился бы в тебя… Я понял это, когда ты пела. Женское кокетство, внешняя красота давно уже меня не трогают. Но талант, творчество — единственное, перед чем мне трудно устоять.
Она промолчала, почувствовав холодок, пробежавший внутри. Этот человек задевал какие-то тонкие струны в ее душе и не был ей безразличен. Он, наверное, вообще никого не оставлял равнодушным, его должны были или бояться и ненавидеть, или обожать, как Наташа… Лера подумала, что если бы не влюбилась без памяти в Юргена, то наверняка увлеклась бы Красовским, и неизвестно еще, что было бы хуже для нее, не лучше, а именно хуже, потому что все сейчас, по ее мнению, складывалось для нее как нельзя более скверно.
— Но ты можешь не опасаться, я слишком самолюбив! Когда я вижу, что меня предпочитают неотразимому Гансу Гансену, я отхожу в сторону. — Его хрипловатый голос вдруг зазвучал красиво и чисто. — «Но самая глубокая, тайная моя любовь отдана белокурым и голубоглазым, живым, счастливым, дарящим радость, обыкновенным. Не хулите эту любовь, Валерия (у него там Лизавета, не в этом суть), она благодатна и плодотворна, в ней страстное ожидание, горькая зависть, малая толика презрения и вся полнота целомудренного блаженства». — Красовский вновь замолчал, закуривая очередную сигарету. Лера вспыхнула. Будь он проклят со своей эрудицией! Он действительно невыносимый человек… И кто дает ему право называть Юргена обыкновенным!
— Не обижайся, — тихо сказал Красовский, словно читая ее мысли, — я здесь ни при чем, это Томас Манн, прочитай при случае «Тонио Крегера», он замолчал, а когда заговорил снова, голос его прозвучал жестко и безжалостно: — Конечно, ты понимаешь, что твой роман абсолютно бесперспективен?