3
Глотаю соленые слезы.Роман неразрезанный – глуп.Не надо ни робы, ни розы,Ни розовой краски для губ,
Ни кружев, ни белого хлеба,Ни солнца над вырезом крыш, –Умчались архангелы в небо,Уехали братья в Париж!
11 января 1918
Ни один человек, даже самый отрешенный, не свободен от радости быть чем-то (всем!) в чьей-нибудь жизни, особенно когда это – невольно.
Сказать – задумалась о чем?В дождь – под одним плащом,В ночь – под одним плащом, потомВ гроб – под одним плащом.
1
Быть мальчиком твоим светлоголовым,– О, через все века! –За пыльным пурпуром твоим брести в суровомПлаще ученика.
Улавливать сквозь всю людскую гущуТвой вздох животворящДушой, дыханием твоим живущей,Как дуновеньем – плащ.
Победоноснее Царя ДавидаЧернь раздвигать плечом.От всех обид, от всей земной обидыСлужить тебе плащом.
Быть между спящими ученикамиТем, кто во сне – не спит.При первом чернью занесенном камнеУже не плащ – а щит!
(О, этот стих не самовольно прерван!Нож чересчур остер!)И – вдохновенно улыбнувшись – первымВзойти на твой костер.
Москва, 2 русск. апреля 1921 г.
[22]2
Есть некий час – как сброшенная клажа:Когда в себе гордыню укротим.Час ученичества, он в жизни каждойТоржественно-неотвратим.
Высокий час, когда сложив оружьеК ногам указанного нам – Перстом,Мы пурпур Воина на мех верблюжийСменяем на песке морском.
О, этот час, на подвиг нас – как ГолосВздымающий из своеволья дней!О этот час, когда как спелый колосМы клонимся от тяжести своей.
И колос взрос, и час веселый пробил,И жерновов возжаждало зерно.Закон! Закон! Еще в земной утробеМной вожделенное ярмо.
Час ученичества! Но зрим и ведомДругой нам свет, – еще заря зажглась.Благословен ему грядущий следомТы – одиночества верховный час!
2 апреля 1921
3
Солнце Вечера – добрееСолнца в полдень.Изуверствует – не греетСолнце в полдень.
Отрешеннее и кротчеСолнце – к ночи.Умудренное, не хочетБить нам в очи.
Простотой своей – тревожа –Королевской,Солнце Вечера – дорожеПеснопевцу!
* * *
Распинаемое тьмойЕжевечерне,Солнце Вечера – не кланяетсяЧерни.
Низвергаемый с престолуВспомни – Феба!Низвергаемый – не долуСмотрит – в небо!
О, не медли на соседнейКолокольне!Быть хочу твоей последнейКолокольней.
3 апреля 1921
4
Пало прениже волнБремя дневное.Тихо взошли на холмВечные – двое.
Тесно – плечо с плечом –Встали в молчанье.Два – под одним плащом –Ходят дыханья.
Завтрашних спящих войнВождь – и вчерашних,Молча стоят двойнойЧерною башней.
Змия мудрей стоят,Голубя кротче.– Отче, возьми в назад,В жизнь свою, отче!
Через все небо – дымВоинств Господних.Борется плащ, двойнымВздохом приподнят.
Ревностью взор разъят,Молит и ропщет…– Отче, возьми в закат,В ночь свою, отче!
Празднуя ночи вход,Дышат пустыни.Тяжко – как спелый плод –Падает: – Сыне!
Смолкло в своем хлевуСтадо людское.На золотом холмуДвое – в покое.
6 апреля 1921
5
Был час чудотворен и полн,Как древние были.Я помню – бок о́ бок – на холм,Я помню – всходили…
Ручьев ниспадающих речьСплеталась предивноС плащом, ниспадающим с плечВолной неизбывной.
Всё выше, всё выше – высотПоследнее злато.Сновидческий голос: ВосходНавстречу Закату.
8 апреля 1921
6
Все великолепьеТруб – лишь только лепетТрав – перед Тобой.
Все великолепьеБурь – лишь только щебетПтиц – перед Тобой.
Все великолепьеКрыл – лишь только трепетВек – перед Тобой.
10 апреля 1921
7
По холмам – круглым и смуглым,Под лучом – сильным и пыльным,Сапожком – робким и кротким –За плащом – рдяным и рваным.
По пескам – жадным и ржавым,Под лучом – жгущим и пьющим,Сапожком – робким и кротким –За плащом – следом и следом.
По волнам – лютым и вздутым,Под лучом – гневным и древним,Сапожком – робким и кротким –За плащом – лгущим и лгущим…
12 апреля 1921
«В‹олкон›ский заключен сам в себе, не в себе…»
В‹олкон›ский заключен сам в себе, не в себе – в мире. (Тоже́ одиночная камера, – с бесконечно-раздвинутыми стенами.) Эгоист – породы Гёте. Ему нужны не люди – собеседники (сейчас – не собеседники: слушатели, восприниматели!), иногда – сведения. Изящное отсутствие человека в комнате, говоришь – отвечает, но никогда в упор, точно (нет, явно) в ответ на свою сопутствующую мысль. Слышит? Не слышит?
* * *
Никогда – тебе, всегда – себе.
* * *
Был у меня два раза, каждый раз, в первую секунду, изумлял ласковостью. (Думая вслед после встречи – так разительно убеждаешься в его нечеловечности, что при следующей, в первую секунду, изумляешься: улыбается, точно вправду рад!)
Ласковость, за которой – что́? Да ничего. Общая приятность оттого, что ему́ радуются. Его мысли остры, его чувства flottent[23].
Его жизнь, как я ее вижу – да, впрочем, его же слово о себе:
– «История моей жизни? Да мне искренно кажется, что у меня ее совсем не было, что она только начинается – начнется».
Может показаться, когда читаешь эти слова на бумаге, что говорит горящий жизнью, – нет, это бросается легко, созерцательно – под строкой; повествовательно-спокойно, почти небрежно.
* * *
Учитель чего? – Жизни. Прекрасный бы учитель, если бы ему нужны были ученики.
Вернее: читает систему Волконского (хонского, как он произносит, уясняя Волхонку) – когда мог читать – Жизнь.
* * *
(Музыка, запаздывающая на какую-то долю времени, последние солдаты не идут в лад, долгое дохождение до нас света звезд…)
* * *
Не поспевает за моим сердцем.
вернутьсяЗдесь и далее, до цикла «Сивилла», даты даются по старому стилю.