Я снова читаю стихотворение, воображая, что иду по лесу. Испуганная и потерянная. Знакомое чувство, хоть я и редко покидала город. Джунгли — это то место, где я прожила большую часть своей жизни, в особняке, который мне не разрешалось покидать, где деревья были сделаны из мрамора, где листья были позолочены. Возможно, я, наконец, вырвалась, но иногда мне кажется, что это иллюзия. Может быть, я проснусь и вернусь туда, а мое время в «Гранде» окажется лишь плохим сном.
Или, может быть, я пойму, что умерла в этом особняке, что свобода — всего лишь призрачное принятие желаемого за действительное.
Кип возвращается с пинцетом и пузырьком, пахнущим спиртом. Он смотрит на книгу со странным выражением лица.
— Ты написал это? — спрашиваю я, указывая на стихотворение.
Он качает головой.
— Моя мама.
— О, — я снова смотрю на последнюю строчку, о выходе, о том, как выбраться из джунглей. Под землей. Она говорит о смерти. — Это красиво. И грустно.
— Такой была моя мать. Красивая и грустная. — Он смачивает ватный диск небольшим количеством спирта. — Хватит лжи. Я не хочу причинять тебе боль, но чем скорее мы начнем, тем скорее закончим.
То, насколько он напоминает Байрона, беспокоит…
— Делай то, что должен.
Он садится рядом со мной и кладет мою руку на свое бедро.
— Когда станет больно, сожми.
Он чувствуется твердым, словно колода под джинсовой тканью.
— Не думаю, что смогу сжать… Черт возьми, это больно.
Оказывается, у меня больше силы, чем я думала, особенно когда мужчина с большими нежными руками тщательно использует пинцет для извлечения стеклянных осколков из моей щеки. Я, наверное, оставила пять вмятин на его ноге даже через джинсы там, где мои ногти впивались в его бедро. Он не вздрагивает и не подпрыгивает, даже когда я держусь за него, как за дражайшую жизнь, даже когда я не могу сдержать хныканье.
Маленькие кусочки стекла, окрашенного в красный, выстраиваются рядком на полотенце, которое он выложил.
— Останутся пятна, — прошептала я.
— Ну и пусть.
Кушетка старая, но удобная, мягкая настолько, что в ней можно утонуть. Тем не менее, дом слишком женственный для Кипа. Все в розово-золотом и солнечно-желтом цвете, вельветовая мягкость и старые латунные светильники. И пыль. Такое ощущение, что в доме не живут. Ничего здесь не напоминает крепкого человека в кожаной одежде и грязной обуви.
— Ты вырос здесь?
Он не отвечает. Отсутствие выражения на его лице говорит мне, что да.
— Я не остаюсь здесь надолго.
— Тогда почему ты здесь сейчас? Это просто удобное место для проживания, пока ты меня выслеживаешь?
— Если бы это было так, я бы отвез тебя обратно в Неваду, когда впервые тебя встретил.
— Так почему ты этого не сделал?
Кип делает паузу после следующего осколка и смотрит мне в глаза.
— Это сложно.
— Это тебе не статус отношений.
— У нас нет долбаных отношений.
Я втягиваю воздух. Чувство такое, словно он ударил меня. Нет, хуже. Мне никогда не было так больно, даже когда Байрон нагибал меня и трахал всухую.
Затем он опускает голову, прежде чем я даже осознаю, что он может сделать. Я готовлюсь к большей боли. К большей лжи. Губами нежно, словно перышко, он касается моих. Я не двигаюсь, позволяя ему двигаться от уголка к уголку, находить каждый квадратный сантиметр и забирать боль поцелуями.
Когда он оказывается слишком близко к моей щеке, я не могу не вздрогнуть.
Кип отодвигается, с сожалением на лице.
— Нам нужно уходить.
— Нет никаких нас, — мягко говорю я. — Ты четко дал это понять.
Его глаза обретают строгость.
— Позволь мне закончить очищать раны. Тогда мы пойдем.
Я смотрю на Кипа, но все, что я вижу, это глаза Байрона, его нос, рот. Мое сердце трепыхается в груди, когда я вспоминаю лицо, нависающее надо мной, трахающее меня. Причиняющее мне боль. Я не знаю, почему я не смогла увидеть этого раньше. Конечно, они братья. Они одинаковые.
Я должна уйти без него. Я не могу ему доверять. Он был добр ко мне время от времени, но он также был грубым, резким и холодным. Насколько я знаю, он вернет меня Байрону из лояльности пред семьей. Delitto d'onore. Почетное убийство. Вот как все будет.
Мне нужно убираться отсюда. Нужно уйти без него.
Я не могу ему доверять, хоть и хочу. Боже, как же я хочу.
Он снова покидает комнату, чтобы убрать осколки, и я знаю, что это мой шанс.
Я вынимаю «Тейзер», который он мне подарил, и следую за ним в ванную. Его взгляд встречает меня в зеркале. Я улыбаюсь своей поддельной, соблазнительной улыбкой, которую усовершенствовала за часы на сцене. Одна рука скользит по его спине, чтобы отвлечь. Обезоружить.