— Я имел это в виду. Никогда не сомневайся, что тебя любят. Не сомневайся, что я сделаю для тебя что угодно.
— Тогда будь со мной, — шепчу я. И телом, и душой. Он отдаляется от меня, и он это знает. Это больно. Больнее, чем удары ремня Байрона.
Кип перекидывает ноги через перила, поэтому теперь сидит ко мне лицом. Проводит рукой по моему предплечью.
— Ты действительно должна быть в постели. Хоть и не в моей. Ты должна быть подальше от меня.
— Ты продолжаешь предупреждать меня, но я знаю человека, которым ты являешься. Этот человек хотел помочь мне, когда все остальные отвернулись. Этот человек спас мне жизнь. И ты отказался от вознаграждения, чтобы сделать это…
— Нахер вознаграждение, — говорит он, сурово и громко. Слово «вознаграждение» отскакивает от кирпича и дерева на крыльце. За металлическим забором есть озеро. Я вижу, как оно выглядывает из-за деревьев, подмигивая отблесками лунного света, маня. Я чувствую себя внезапно уставшей, словно единственный отдых, что я могу найти, это под водой. Я помню стихотворение, о том, что ключ сокрыт под землей. Теперь я понимаю его больше, чем раньше, как кто-то может желать смерти. Не поспешной, не насильственной и не быстрой — всего лишь медленное погружение на дно пруда.
Я смотрю на этого человека передо мной, такого сильного, такого злого. На себя?
И моя сестра внутри дома, неизменно веселая, хоть и потеряла всю свою жизнь. Отца, которого она знала, и того, кто оставил ее до рождения. Она потеряла все.
Я подвела их обоих, Кипа и Клару. Я потерпела неудачу. Я думала, что раньше смотрела опасности в лицо. Считала каждый вдох, когда взяла Клару и сбежала, зная, что любой из них может оказаться последним. Я столкнулась с сумасшедшим и получила пулю. Но ничего из этого не приносило столько боли, как это пустынное умиротворение.
Глаза Кипа находят мои, темные и знающие.
— Ты заслуживаешь лучшего, — бормочет он.
Когда я отвечаю, мой голос хрипит.
— Ты все, что я хочу.
Он закрывает глаза. Когда снова открывает их, я вижу в них решимость, новую открытость. Нет никаких сорняков, нет шипов. Существует только широкое пространство, бесконечная земля.
— Ты появился там, — мягко говорю я. — Как?
— Я сказал тебе, что мой отец обеспечивал твоему безопасность. Я был просто ребенком, бродил по территориям, по которым мне не разрешалось бродить. Видел, как ты играешь. Ты выглядела одинокой. Красивой. Даже тогда, я думаю, что любил тебя.
— Когда ты понял, что это я? — спрашиваю я. Мне немного больно, что он не сказал мне. Мы оба выглядим иначе теперь, старше, но он ясно осознал это в какой-то момент.
— Я всегда знал, — говорит он. — Это то, что я имел в виду в комнате. Я всегда знал, что это ты. В ту первую ночь, когда я увидел тебя на сцене и в приватной комнате, я точно знал, кто ты.
Мой желудок переворачивается. Может, то, что он знал, не должно ничего означать. Он мог потянуть меня за волосы и заставить меня трахнуть его сапог, если бы я была незнакомкой. От этого было бы легче. Знать, что я для него почти семья, и позволять себе унижаться перед ним.
— Я ненавижу то, что мне нужно было сделать в комнате в мотеле, но я не жалею об этом. Байрон всегда… слетал с катушек. Когда он стал старше, стало еще хуже. Жалобы от других детей. Мертвые животные во дворе. Мы водили его на консультации, но я отправился в армию, был слишком занят, пытаясь не получить пулю в задницу, чтобы беспокоиться о том, что происходит дома.
— Кип…
— Затем я возвращаюсь, чтобы узнать, что он теперь является частью гребаной семьи. Я чертовски гордился, когда услышал, что он стал копом, и тогда я узнаю, что он так же коррумпирован, как и они. У него всегда был этот ебаный пунктик по поводу драгоценностей, и он думал, что они наши, что он заслужил их. — Кип проводит рукой по голове. — Я должен был остановить его раньше. Должен был усыпить его, как бешеное дикое животное, которым он стал.
— Это ты и сделал, — говорю я, чувствуя головокружение от того, как мой мир рушится вокруг меня. Вроде рассказов моего отца. Delitto d'onore. — Почетное убийство.
Одно дело думать, что он планировал использовать меня, когда я была ему не знакома. Другое — то, что он знал меня все время, что пришел ко мне и позволил мне испугаться. Сейчас я в отчаянии. Достаточно, чтобы оправдываться. Я не хочу потерять то, что у нас было в спальне. Блядь, я тебя люблю.
Он смеется неуверенно.
— Значит, ты и это простишь? Забудешь о том, что я не сказал тебе, кто я? Забудешь то, что я не защищал тебя с первого дня? Ты все спустишь мне с рук, не так ли? — Он берет прядь волос в ладонь, протирая ее между большим и указательным пальцами, точно так же, как в старом открытом бальном зале. — Ты моя собственный мученик.