"Кажется, я это накаркал", – с легким укором совести подумал Левша.
Сквозь туманное марево, исходящее от зеркальной поверхности бассейна, он наблюдал, как коченеющее, скользкое тело старикана, не дотянувшего до финиша несколько метров, суетящиеся люди выловили из воды, уложили на мокрый резиновый коврик и безрезультатно делали искусственное дыхание. Картина была малопривлекательная.
Левше вдруг почему-то стало жаль этого непоседливого старика, как будто он потерял давно забытого, но, без сомнения. очень близко знакомого человека.
"Зря он решился плыть полторы тысячи, – вяло подумал Левша, – проплыл бы "полтинник" или "сотку", мог и медальку хапнуть за счет возрастной категории. Порадовал бы внуков, а может и правнуков. А умирать все-таки лучше было на поле для гольфа. Такое окончание жизненного пути смотрелось бы более эстетично. Но для этого надо было, как минимум, стать членом гольф клуба. А в буденовке его туда бы не пустил фейсконтроль".
– Не спите, а то замерзнете. Наш черед, – Буденовец толкнул задремавшего от долгого ожидания Левшу и тот не смог досмотреть мимолетное, несбывшееся сновидение.
И не помышляя о смерти, неугомонный старикан нетерпеливо и очень решительно направился к двери, соединяющей спортзал с бассейном. Левша и остальные пловцы поспешили за ним, и создавалось впечатление, что этот человек возглавил команду ветеранов.
Когда помощник судьи зачитал список, то оказалось, что по десяти дорожкам, должны плыть двадцать участников. По два пловца на дорожку. Левша ничуть не удивился, что около десятой стартовой тумбы, его уже ожидал Буденовец. Он был в полосатых плавках, золотых туфлях на босу ногу, а совершенно лысую голову украшал зеленый капустный лист, издали напоминавший купальную шапочку.
"Скорее всего, судейская коллегия объединила меня с этим вегетарианцем по возрастному признаку. В этой команде мы с ним самые пожилые. По паспортным данным. Но не по состоянию души", – решил Левша.
Он уложил спортивный костюм на лавочке рядом с расписным халатом, взял очки и выдвинулся на старт. Эти запоздалые соревнования по плаванью его сознание воспринимало как нечто отвлеченное, происходящее с кем-то другим. Волнения не было, мозг работал в автоматическом режиме, и ему не было дела ни до полусумасшедшего Буденовца, ни до остальных пловцов. Включился автопилот, и в этот момент Левша не видел ничего, кроме бирюзовой ленты десятой дорожки.
– Плывете вольным стилем тридцать бассейнов, в сумме это будет тысяча пятьсот метров, – пояснил Левше и Буденовцу судейский ассистент. – Все двадцать участников стартуют по свистку. Я закреплен за десятой дорожкой и считаю ваши бассейны. На двадцать восьмом, каждому из вас я дам отдельный свисток, Плывете еще стометровку и финишируете. Прошу на старт.
Буденовец снял с головы капустный лист, обнажил лысый череп и протянул овощ помощнику судьи.
– Не откажите в любезности, подержите, пожалуйста, мой головной убор.
Не дожидаясь согласия, он вручил капустный лист ошарашенному ассистенту, влез на тумбу и стал рядом с Левшой.
– Давайте поменяемся местами, – предложил он Левше, и помахал рукой кому-то на трибуне, – я почти не вижу левым глазом. Мы можем столкнуться на дорожке и потерять темп.
"Этого только не хватало", – недовольно подумал Левша.
Когда они с Буденовцем поменялись местами и Левша вскользь глянул на его лицо, то заметил длинный рваный шрам от края рта почти до уха. Создавалось впечатление, что этот человек, оскалив верхние зубы, забыл убрать усмешку с правой половины лица и всегда, и над всеми смеялся.
"Не хотелось, что бы этот человек приходил ко мне в сновидениях", – подумал Левша.
Нечто подобное за всю свою долгую жизнь он встречал только дважды. Первым был герой произведения Гюго "Человек, который смеется". А вторая встреча была гораздо прозаичнее и реальнее. Это было давно, в те далекие времена, когда Левша был молод и красив, как древнегреческий герой. И образ человека со шрамом выплывал из забытья размытым и нечетким. Память не могла, в одно короткое мгновение, вернуть Левшу в то далекое и непостижимо счастливое время, которое, к сожалению, ушло безвозвратно.
По свистку Левша стартовал чуть раньше Буденовца и, тело, почувствовав привычную упругость воды, стало послушным и скоординированным. Вытянувшись в струну, стараясь поймать инерционное скольжение и делать мощные редкие гребки, он начал набирать обороты. Первую половину дистанции Левша прошел на одном дыхании, почти не замечая плывущего по десятой дорожке человека. На очередном развороте он вспомнил мимолетное сновидение, с беспокойством окинул взглядом дорожку и, увидев мелькающий. как поплавок, лысый череп, успокоился. Жизни соперника ничего не угрожало.
Несмотря на плохое зрение Буденовца, столкновения, к счастью, не произошло. Левша отсчитал двадцать восемь дорожек, услышав свисток, стал дышать на каждый гребок и придавил изо всех сил. Он хорошо помнил, что начал дистанцию чуть раньше Буденовца. Какое же было его удивление, когда они финишировали одновременно. Но это было еще не всё. Оказалось, что Буденовец был туговат на ухо. Он не услышал предфинального свистка и проплыл лишнюю стометровку, обогнав Левшу на один круг. А на старте, из-за травмированной ноги. оступился и вместо нырка, мешком свалился в бассейн и поплыл, потеряв при этом несколько секунд.
Левша пристально оглядел растиравшегося полотенцем, успевшего скрыть лысину под капустным листом, своего визави и отметил, что если не видеть лысой головы и обезображенного шрамом лица, то Буденовца можно было принять за двадцатилетнего человека. На его покрытом ровным загаром теле не было ни одной складки или морщины. Только еще один рваный шрам на левой ноге бросался в глаза, из-за которого икроножная мышца была чуть тоньше обычной, и было удивительно. что это почти не сказывалось при ходьбе. Человека, с такими травмами Левша встречал много лет назад и уже не допускал мысли, что придется повстречаться вторично. Но, все-таки не терял надежды еще раз свидеться.
"Невероятное совпадение, – подумал он, – или, все-таки, судьба решила свести нас еще раз".
Случилось это много лет назад, когда Левша был молодым и беспокойным, а земля горела у него под ногами и жгла пятки с двух сторон. Находясь во всесоюзном розыске по подозрению в убийстве Никанора Катсецкого и избегая встречи с вором в законе Психом, он по чужому паспорту завербовался на строительство Дальневосточной железнодорожной ветки в тайге. Строительной специальности не имел, и в платежной ведомости значился как разнорабочий.
Перезимовав в таежном поселке грузчиком при пилораме, по весне переквалифицировался в сучкоруба-трелевщика, и в составе бригады, расчищавшей просеку для железной дороги, ушел в тайгу кормить комаров.
Короткое северное лето прошло для Левши быстро и без происшествий, а в середине осени монолит их коллектива дал трещину. Единственного в бригаде пильщика, кое-как управлявшегося с бензопилой "Дружба", свалил острый приступ аппендицита и его на мотодрезине срочно отправляли в поселок. Тракторист, вальщик и трелевщик-сучкоруб Левша оставались без работы.
– Никакой самодеятельности, – простужено прохрипел прораб, усаживаясь на дрезине рядом с белым, как полотно, пильщиком. – Поработаете пока подсобниками у геодезистов. Я договорился с их мастером. Он закроет на вас отдельный наряд. Заодно и передохнете. Рейку держать, не баланы катать. А пильщика ждите недели через две. Не раньше. Хороший пильщик в этих краях на вес золота. А за старшого остается Ерохин.
Выбор прораба пал на Ероху-тракториста не случайно. Это был необычайно сильный и немногословный двухметровый мужик из Вологды, отслуживший "срочную" в конвойных войсках, у которого ни одна телогрейка не сходилась на груди, а в словарном запасе преобладало словосочетание "Вологодский конвой".
Ероха многозначительно засопел и взял под козырек.
– Будя порядок. Вологодский конвой шутить ня любя. Шаг влево, шаг вправо…
– Дальше не надо, – не дал договорить трактористу прораб и махнул рукой, – окончание я уже знаю наизусть.
Дрезины из поселка еще не было, а новый пильщик объявился дней через пять, и взялся как будто ниоткуда, что-то невнятно пробурчав про вертолет геологоразведки. От этого, затянутого в полинявший парусиновый комбинезон, человека, которому на первый взгляд можно было дать и двадцать пять, и сорок, исходила такая сила и уверенность, что желание задавать вопросы пропадало само собой. Вдобавок, к особому любопытству не располагал рваный шрам на щеке, который был продолжением рта и превращал лицо в смеющуюся уродливую маску.