Никанор снял валенки и положил их в духовку.
– Чтобы сырость не заводилась. Обувка влаги не любит. А был у вождя дружок закадычный, – продолжил он, – Яшкой Свердловым прозывался. Хотя фамилию с детства другую имел. Того рабочие на митинге побили, он и отдал Богу душу. Когда сейф у него в кабинете вскрыли, там три паспорта иностранных, пятьдесят тысяч червонцами царскими и кожаный мешочек с ювелирными изделиями. И все с каменьями ценными. Видать за границу хотел дерануть, если туго придется.
Все тащили в то время. Котовский, краском был такой, сам из каторжан, а при НЭПе миллионером стал официальным. Овсом торговал. Его и прибрали свои. Под бытовой скандал подстроили. К бабам он был не равнодушен. А там ревность, и смерть нелепая.
– А ты каким боком к этой власти пристал и от кого все подробности знаешь про расстрел Романовых? – зевнув, полюбопытствовал Левша.
– Начинал я фотографом в 18-м году, в Екатеринбургском ГубЧК. По приказу Янкеля Юровского я царскую семью и заснял перед смертью. Мы с ним давно знакомы были. Я у Янкеля Хаимовича в подмастерьях состоял, когда он еще до революции фотографическую мастерскую содержал. Жестокий он был человек. И жадный, без меры. "Мне нравится всё то, что принадлежит другим",- частенько говаривал. Многому я у него научился. Как-то подговорил меня стащить из дому парабеллум трофейный. Отец его с немецкого фронта еще в Первую Мировую привез. Янкель Михайлович к оружию слабость имел и меня к нему приучал. Стрелять натаскивал. "Скоро пригодится", – говорил. Он меня, со временем, и в большевики зачислил. И в ЧК фотографом рекомендацию выдал. По старой памяти. А там паек продовольственный выдавали.
Никанор указал на общий снимок царской семьи в выпиленной лобзиком из фанеры ажурной рамке. – Вот с этой фотографии все и начиналось. Но об этом пока не время. Поздно уже, иди спать.
Никанор взял с тумбочки графин с водой, посмотрел его на свет, открыл пробку, понюхал содержимое и поставил на место. По отсутствующему выражению лица было видно, что мыслями он далеко в прошлом.
Левша лежал под стеганым, слепленным матерью из разноцветных треугольников, ватным одеялом и вспоминал рассказ Никанора о веселых щипачах-карманниках. И про красавицу Джоконду. Сквозь волной наплывающий сон отчетливо видел раскосое улыбчивое лицо "интеллигента", помогшего ему "избавится" от Никаноровых денег и понимал, что это и есть Банзай. Он не держал зла на раскосого за украденные деньги. Но то, что Банзай имел все права на загадочную Джоконду, не давало Левше покоя. Он долго ворочался с боку на бок и заснул далеко за полночь.
Второй месяц Левша прогуливал школьные занятия и днями сидел у Никанора. Учился тасовать и передергивать. Как-то под вечер, собираясь восвояси, прихватил с этажерки подшивку старых журналов, а дома в прошлогоднем "Огоньке" отыскал, что хотел. С развернутого глянца, только ему одному и никому больше, загадочно и многообещающе, улыбалась Мона-Лиза Джокондо. Счастливец затаил дыхание, вырвал репродукцию да Винчи из журнала и кнопками приколол над солдатской койкой. Не снимая башмаков, улегся поверх одеяла и до вечера смотрел на Джоконду.
– Эх, жаль, что отец на фронте без вести пропал, – завидовал он Фартовому, – вот вернулся бы, да и стал директором мясокомбината. Наверняка, крал бы и заначку имел. Директора все воруют. Ох, и загулял бы я на шальные денежки. А, может карманником стать? – мечтатель поднялся со скрипучей кровати и перевернул верх дном щербатый кувшин, в котором мать хранила деньги. На стол высыпалось несколько мятых ассигнаций и пригоршня мелочи. Левша положил купюры обратно, сгреб мелочь в карман и ушел к Косым играть в двадцать одно.
За "зеленым сукном" в летней кухне у Косых заседали Боб, Пенс, Санька Святой и переросток Иван Слуквин, по прозвищу Цибуля. В центре стола стоял зеленый тазик со штампом "Промбытпластмасс", в который игроки клали ставки. Таз был со щербиной, реализовать его не удалось, и запасливый Цибуля оставил его себе.
– Пригодится в хозяйстве, – пояснил он.
Банк держал Пенс. Левша сел рядом с ним под последнюю руку и высыпал на стол мелочь.
– Лошадиная голова, наверно, копилку расколотил, – предположил вслух бельмастый Боб. – На пирожках столько не сэкономишь.
Левша не любил, когда его называли Лошадиной головой, но проглотил обидное замечание и взял карту. Это была дама пик.
"То, что нужно", – подумал он. Дождавшись, когда Пенс начал банковать, и внимание игроков сосредоточилось на банкире, он незаметно проколол тонкой иголкой даму через полосатую рубашку точно по центру. Спрятав иглу, он провел пальцем снизу по рисунку карты и убедился, что сможет различить ее на ощупь.
– Первая, – повел счет Левша.
Играя по мелкой, наколол все двенадцать "картинок". Теперь, банкуя, он с уверенностью сможет отличить вальтов, дам и королей от остальных карт. При умении передергивать это давало необходимый для победы шанс.
Часам к одиннадцати он несколько раз сбанковал и был в небольшом выигрыше. Высыпав в таз всю наличность, Левша объявил:
– Последний раз банкую и отваливаю.
Боб мигнул бельмом, и братья переглянулись между собой.
– На полбанка, – скомандовал Пенс и взял карту. – Ах, мама, к тузу пришла дама, – вздохнул игрок.
Одной ему показалось мало, и он взял еще. С Пенсом Левше повезло. Тот перебрал и кинул в тазик несколько купюр. Это дало возможность банкиру нащупать коцаную карту и, передергивая, держать ее для себя. Игра пошла в его сторону. Он поочередно "прибил" Боба и Святого, умышленно отпустил только Цибулю, который сделал очень мелкую ставку.
Банк утроился, и Левша объявил "стук". Братья поочередно били по банку и проиграли. Таз наполнился купюрами. Оставшийся под последней рукой Цибуля сглотнул слюну.
– Делим пополам, без игры, – предложил он и высветил десятку треф. – А не то буду бить по банку.
– Сильная карта, играй. Победитель получит все. Только сначала покажи ответ. В банке больше около четырех сотен.
Цибуля достал потертый лопатник, пересчитал деньги и позвал в долю "Бельмастого".
– Согласен, – пробасил Боб, – только я буду тянуть. – Но имей ввиду, Конская голова, игра у нас жиганская, честная.
Все насторожились и одобрительно закивали головами.
– Бьем по банку, – обратился он к Левше, и положил на стол деньги. Прикупив одну карту, он радостно оскалился.
– Играй себе, – выдохнул Бельмо.
– Себе, не вам, перебора не дам, – ответил Левша.
Он играл в открытую. К семерке червей пришла девятка треф. Пока у него было всего лишь шестнадцать очей. "Мало" – подумал он. Судя по всему у Боба было девятнадцать или двадцать. Если так, то его спасал только король.
– Шы – шы – короля ишши, – словно читая мысли, прошипел Боб.
Левша знал, что если он возьмет еще одну карту, перебора не будет. Внизу колоды он держал для себя "картинку", но если у Боба двадцать, то его спасал только король.
– Беру еще карту, – сказал Левша. – А ты, Боб, открывайся.
Боб выложил на стол две десятки и с торжествующим видом произнес:
– Две доски вместо мягкой постели. Двадцать глаз. Ишши больше.
При всем желании Левша не мог найти больше. В колоде не было пятерок. А если он прикупит шестерку, то получится перебор и в результате проигрыш. Его спасал только король, несущий под мышкой четыре очка. И победа будет за ним. Одинаковые очки считались в пользу банкира.
"Если будет король – то мне всю жизнь будет везти с бабами" – загадал Левша, натягивая карту.
У него начало рябить в глазах, когда из-под девятки треф ему улыбнулся король червей.
– Банкирское очко, – объявил Левша. – Мне очень жаль Боб, что твоя гнедая сломала ногу, но Боливар не внесет двоих.
Он выложил на стол семерку пик, девятку треф и короля червей, опустил правую руку в карман и нащупал свинцовый кастет. А левой пододвинул к себе заветный зеленый таз.
– Пуголовок мухлевал, падла. Он колоду почти не тасовал. А у нас игра воровская, честная. Надо с него спросить по все строгости, – первым начал Цибуля и рванул таз на себя. Настроен он был агрессивно, и от его слов пахнуло водкой.
Рука, державшая кастет, покрылась потом, стала горячей, и Левше стало казаться, что свинец вот-вот начнет плавиться. Он трусил и ненавидел себя за это. Четверка была настроена враждебно и, если дойдет до драки, ему не поздоровится. В животе что-то булькнуло и появилось такое ощущение, как в том прискорбном случае с Никаноровыми калошами. Об этом никто не должен догадаться, иначе ему труба. Порвут на части. И деньги отнимут. Не только выигранные, но и свои. Он собрался с духом и спокойно прервал обвинителя: