========== Часть I. Тире и точки ==========
Бредя коридорами долгой ночи,
Проулками строчек и междустрочий,
Сжимая пальцы в кулак
Душу выкручивая из тела,
О чём рассказать тебе хотела —
Теперь не вспомнить никак.
…
(Стихи Е. Полянской «Ultima Thule». Отрывок.)
***
Она
Иногда я думаю: считают ли меня ненормальной случайные прохожие, которым буквально приходится уходить от столкновения с девушкой, бредущей по аллее кладбища для военных с закрытыми глазами.
Уверена, что считают.
И знаю: крутят пальцем у виска. Люди всегда относятся настороженно к тому, чего не в силах понять, объяснить. Им невдомёк, что только так и никак иначе я могу найти путь к могиле отца. Потому что не смирилась до сих пор и нет сил заглянуть правде в глаза. Потому что и теперь всё осталось на своих местах: даже его чайная чашка на столе в комнате, где папа работал при жизни.
Двести семьдесят четыре шага по главной дороге ведут к развилке, на которой следует взять левее и шагнуть ещё шестьдесят шесть раз. Но перед тем как открыть глаза, я касаюсь выгравированного на табличке имени — так мы здороваемся.
На самом деле всё это имеет смысл: чувствую, как тёплый весенний ветер запускает пятерни своих рук в мои волосы. Он треплет их, рассыпая по плечам строгую причёску, на которую я потратила добрых полчаса. Отец часто делал так, когда мне было лет двенадцать.
— Папа, только не «чесалка», прошу!
— Ты выбираешь «щекотушку»?
И тогда я молча соглашалась на «чесалку».
…
Воспоминания разбредались серыми пятнами, не оставляя следов на пергаменте плотно сомкнутых век. И я открывала глаза. Небо синеглазое заглядывало в неизменно взволнованное лицо с любопытством, но ничто на кладбище не нарушало тишину. Может быть, вы подумаете, что это глупо — вот так приходить и разговаривать с памятником, но я действительно говорила не с мраморной плитой, а с отцом. Вот если прямо сейчас закрыть глаза и вслушаться в шёпот ветра, можно услышать, как Джеймс Парк повторяет собственноручно выведенный постулат: «Минди, ты только не плачь. Я не пропустил ни единой воскресной службы и часто подслушивал, как в церкви люди судачили про какого-то парня по имени Иисус. Так вот он, если верить сплетням, знает, что там на небесах и как. Говорят, он неплохой парень».
Мой отец ушёл из жизни десять лет назад. Из чьей угодно, но только не моей. Вот и верю, что смотрит он на меня откуда-то сверху и вряд ли даже изменил взглядам, которых придерживался при жизни на Земле. «Всё в жизни — дерьмо, Минди, — любил повторять отец, — кроме, конечно, пончиков из кондитерской на углу и субботних бейсбольных матчей».
И я приходила к нему по воскресеньям. Чтобы рассказать о том, что «Чикаго Кэбс» снова надрали задницы нашим «Хьюстон Астрос»*, а ещё поделиться другими, возможно менее значимыми для него новостями, как например, диплом машиностроительного университета, полученный мной семь лет назад, или учёная степень в области квантовой физики. А четыре года назад я советовалась с отцом, менять ли работу при Университете на сомнительное предложение влиться в ряды инженеров Группы спутникового мониторинга в НАСА.
Космос всегда манил меня.
Ровно настолько, чтобы спустя ещё полгода я едва сдерживая слёзы жаловалась отцу, что моя работа в НАСА заключается в межпланетном вуайеризме.
Да, и я поделилась с Джеймсом Парком и тем, как обнаружила Марка Уотни живым, невредимым и всеми покинутым на планете, находящейся в двухстах пятидесяти миллионах миль от Земли. Да, я продолжила приходить к отцу еженедельно и сильно разбавлять новости о бейсболе репортажами с Марса. Да, я рассказывала ему всё, ну, или почти всё.
Сначала я топала ногами и утверждала, что проклинаю тот день и час, когда ввела координаты миссии «Арес-III» на Марсе и заметила, что марсоход сдвинут с места, аварийные палатки разобраны, а солнечные батареи сверкают образцовой чистотой.
А через несколько недель я с вдохновением рассказывала отцу, что ботаника — это всё же наука, и находчивый засранец Уотни выращивает картошку, применяя в качестве удобрений отходы жизнедеятельности.
Наше странное общение с самим Уотни сильно смахивало на синусоиду: и в новом рапорте отцу я, не стесняясь в выражениях, доложила, что теперь приставлена к колонизатору Марса круглосуточным бдящим. И всё бы ничего, но это начисто лишило меня личной жизни, на что мой теперь уже непосредственный начальник — руководитель миссий «Арес» — Венкат Капур с иезуитской улыбкой говорил: «Парк, тебе должно это льстить. Сотни девчонок по всему миру теперь мечтают о Уотни. Ты же с гордостью можешь говорить, что спала вместе с ним. Да, и если не вдаваться в подробности, уверен, многие тебе позавидуют». И с этим трудно было поспорить: мой режим бодрствования совпадал с часами активности Марка. Спать мы тоже ложились вместе. За двести пятьдесят миллионнов миль друг от друга.
До определённого момента мы с Уотни не говорили лично. Всё, что он передавал через бортовой компьютер марсохода, тут же протоколировалось, но хитрец нашёл лазейку и здесь:
— Поболтаем?
— Ты разговариваешь в режиме онлайн с несколькими десятками человек в НАСА. Завтра об этом прочтут в утренних газетах.
— Как тебя зовут?
— Минди.
— Я научу тебя, как можно удалить переписку. Ту её часть, которую ты не хочешь сделать достоянием общественности.
С тех пор мы разговаривали. Если можно назвать общением длинные, больше похожие на письма послания. Временная задержка равнялась четырнадцати минутам, и мы научились обходить этот момент, задавая многие и многие вопросы в одном сообщении.
Так мы и подружились. Хотя, признаться, я долго привыкала к специфическому чувству юмора парня, который слишком долго оставался в полном одиночестве. Да, и когда взорвался жилой модуль, и суровый Марс погубил весь урожай Уотни, Марк не плакал. Клавиатуру своего рабочего компьютера заливала слезами я.
«Марк. Сегодня у меня нет желания шутить. И слов утешения я подобрать, увы, не могу. Чёрт, я вообще не могу себе представить, что говорят в таких случаях, но ты знай, что эти ребята из НАСА, они обязательно что-то придумают. Я тоже буду стараться делать всё, что от меня зависит. Если что-то в моих силах, проси».
Я помню, как отправила то сообщение и замерла в ожидании. И через двадцать минут из оцепенения меня выдернул звук входящего сообщения.
[марсоход] Да, ты кое-что можешь сделать для меня. Пойдёшь со мной на свидание, если я выживу?
[Хьюстон. Парк] Ты сначала выживи.
Тогда мне казалось, что чувство юмора покинет Марка только вместе с дыханием.
…
Я делилась с отцом каждым подобным моментом. Негодовала, когда Марк нечаянно сломал «Патфайндер», радовалась, когда перед тем, как сесть в МВА и отправиться на «Гермес», он выложил из камней на Морзе — единственном оставшимся средстве связи между марсианином и Землёй: «Тебе предстоит ждать и улыбаться».
…
Тишина, окутавшая кладбище, казалась совершенной. Такой густой, что я чувствовала её ладони на своих плечах. Она вслушивалась в меня, а я не знала с чего начать свой очередной рассказ отцу.