На самом-то деле, нерегиль не был столь уж уверен в своих словах.
- Почему ты так говоришь? - угрюмо поинтересовался он.
- Ночью в Городе звучал призыв на молитву, - вздохнул аз-Захири. - Всего с пары альминаров, но звучал. Кутрубы не обратили на него ровно никакого внимания.
- Плохо! - искренне ужаснулся Тарег. - Очень плохо! А я его даже и не слышал...
- Это потому, что азан был очень, очень слабым, - горько сказал аз-Захири и вытер выступившие на глазах слезы.
Неровно насыпанная ангелами гора длинно вытянулась на горизонте. Знаменитая Джабаль-Ухуд издали казалась разровненной песчаной кучей, ее осыпавшаяся всхолмьями громада нависала над Мединой, зябнувшей в сером воздухе утра.
Путешественники долго брели краем пожарища, то и дело путаясь в проулках и упираясь в глухие стены или заложенные досками ворота. Аз-Захири часто привставал на цыпочки, пытаясь разглядеть над дувалами приметный альминар Масджид-Набави.
Конечно, до карматских налетов у масджид Пророка было аж четыре альминара. Но после последнего набега остался стоять лишь один - самый старый. Стройные высокие башни с вытянутыми остроконечными крышами и резными балкончиками рухнули при пожаре. А приземистый, словно из цельного камня выточенный Старый альминар не выгорел и не просел внутрь себя, продолжая слепенько таращиться на город маленькими окошками под низким куполом. Так рассказывали паломники, и аз-Захири все хотел высмотреть подтверждения их словам о свершившемся чуде: не сгорел! устоял! альминар, возведенный сыновьями Благословенного, все еще напоминает верующим о стойкости и надежде!
Под ночным дождем песок под ногами окончательно развезло в грязь, и даже Тарег умудрился пару раз подскользнуться и с размаху рухнуть в лужу. Языковеда им приходилось выдергивать из вязкой жижи, как луковку, - тот проваливался чуть ли не по колено.
Альминар аз-Захири так и не увидел. Зато над плоскими крышами постепенно всплыл силуэт Новой башни. Облезшая желтая штукатурка открывала мелкую кирпичную кладку, углы уступов казались какими-то обгрызенными. Даже черное знамя Умейядских халифов походило в этом влажном воздухе на половую тряпку, которую зачем-то подвесили на шпиль цитадели.
Когда из-за крыш показался серый скальный уступ, на котором стояла Новая башня, они увидели верх городской стены.
Тарег ахнул. И тут же, видимо, от избытка чувств, снова подскользнулся и шлепнулся в грязь. Вставать не хотелось - как не хотелось видеть стену. Точнее, это уже была не стена. Просто длинная и высокая груда кирпича, в которой угадывались изъеденные непогодой и огнем, оплывшие зубцы и бойницы.
Выпростав из клейкой, как тесто, жижи, ладонь, нерегиль мрачно осмотрел руку - она была покрыта грязью, как коричневой перчаткой. Впрочем, вторая рука - ее он тоже придирчиво осмотрел - выглядела так же. Встав, Тарег пошатнулся - полы бурнуса намокли, отяжелели и лепились к ногам тем же коричневым тестом. Шагать становилось все труднее.
Аз-Захири опять расплакался:
- О Всевышний! Как это возможно! Неужели так ничего и не восстановили! А ведь я сам жертвовал на новые укрепления Святого города!
- Ражворовали... - хмыкнул Лайс и смачно плюнул в грязь сквозь щербину в передних зубах.
В Медину они вошли через большой, гостепримно зияющий пологой осыпью, пролом в стене.
Когда впереди замаячили толстенькие, как вафельные трубочки, минареты Гамама-Масджид, с неба снова полило.
- Это знак! - решил воодушевиться аз-Захири и заперебирал ворот рубашки тоненькими пальчиками в несмываемых чернильных пятнах. - Это добрый знак! Гамам - значит "облако", в этой масджид Благословенный молился о дожде! И вот мы видим святое место - и на нас проливается дождь! Мы идем дорогой Пророка! Смотрите - туча так и висит над Святым городом, а над долиной Байдах - ясное небо! Эта туча ведет нас, это знамение!
Тут путешественники увидели первых людей. Толпа разновозрастного народа вдруг посыпалась, как орехи, из калитки в ближайшем заборе. Женщины тащили тюки, даже маленькие девочки несли что-то на головах. Мужчины, выпячивая животы, по-хозяйски покрикивали на писклявую и бестолковую женскую стайку и считали тюки, загибая пальцы.
- Што происходит, о правоверные?.. - рванул к ним Лайс.
Голова поскуливающей и покрикивающей колонны уже тронулась, и к нему приобернулся мальчик в яркой красной рубашке - тоже гордый, с пустыми руками и серьезным лицом охраняющего харим мужчины:
- Ты, верно, нездешний, о незнакомец! Сюда идут карматы, мы уходим на запад! Спасайся и ты!
И, с трудом выпрастывая босые ступни из месива под ногами, пошлепал вслед за взрослыми.
- Где они хотят спастись? В Хиджазе? Да они там все померзнут в первую же ночь по такой погоде... - озадаченно обернулся к спутникам Лайс.
- Нужно идти в масджид! Спасение ждет нас в масджид! Нужно укрыться в доме молитвы и просить Всевышнего о помощи! - испугался и затоптался аз-Захири.
Тут Тарег не выдержал и захохотал. Так громко, что из гомонящей толпы на него обернулась пара смуглых мокрых лиц.
Смех не отпускал его очень долго, даже живот свело. Пришлось опереться спиной о дувал, чтобы отдышаться. Языковед и бедуин мрачно созерцали его веселье.
- А что такого смешного я сказал, о сын сумерек? - обиделся наконец аз-Захири.
Или просто замерз - поднялся ветер, и дождь бил косыми мелкими струйками. Теперь вода затекала за ворот и даже в рукава.
Тарег утерся. С подбородка снова капало.
- В масджид?.. Ты забыл, о шейх, что произошло в Ятрибе.
Аз-Захири замигал под холодной водой, и сразу стало непонятно, плачет он или просто по лицу течет дождь. Тарег безжалостно продолжил:
- Предводитель карматов Абу Тахир аль-Джилани вьехал верхом в Запретную масджид и приказал перебить всех, кто там укрылся. И очень громко кричал, каждый раз, когда наносил удар копьем: "Ну, где ваш Всевышний? Что же он вас не спасет? Я вас научу, глупые животные, как верить вракам сумасшедшего погонщика верблюдов и выжившего из ума мага!" Как ты понимаешь, он имел в виду Али и царя Дауда ибн Абдаллаха. По правде говоря, я бы в его положении задавал те же самые вопросы. У тебя есть на них ответы, о шейх?
- Не кощунствуй! - пискнул аз-Захири.
Тарег дернул плечом и пошел вперед. Дождь припустил сильнее.
Ближе к цитадели, около крохотной, с игрушечным альминаром-столбиком Гамама-масджид, толпа стала такой густой, что им приходилось толкаться локтями.
Беженцев не было видно - или они терялись в оживленном многолюдье. Люди занимались повседневными делами: шли по делам, женщины, придерживая у носа края платков, торговались в мясных лавках, под навесами на молитвенных ковриках сидели шорники, медники, продавцы зелени.
Ближе к цитадели агония Медины приняла пристойную, не оскорбительную для глаза форму. Если в предместьях и ближайших к городской стене кварталах мерзость запустения прорастала колючками, тряпьем, обломками, развалинами и бурьяном, то здесь город умирал, неслышно растворяясь в мутной воде. Необожженный глиняный кирпич-туб возвращался в природную стихию, добавляя узким улочкам грязи, и мертвые дома походили на недостроенные детские поделки. Между ними и даже в опустевших дворах сновали люди - кричали, торговались, что-то выменивали.
Потолкавшись под дождем еще, путешественники вышли на главную рыночную площадь. Ее легко было узнать - по обилию крытых навесов и зазывал, крику, гомону, звону и запахам. И по высоким, почерневшим от времени столбам c перекладинами.
- О Всевышний, милостивый, милосердный... - тихо пробормотал Лайс. - Это же Амина...
- А рядом? - так же тихо поинтересовался Тарег.