Съемки шли довольно спокойно, без напряжения. Висконти, как всегда, был очень строг. У него одновременно работали несколько кинокамер, и актерам это нравилось: не нужно было переснимать одну и ту же сцену в разных ракурсах, сначала крупным, потом общим планом и так далее. Кто-то может подумать, будто в одновременном использовании двух или трех камер кроется одна из причин высокой стоимости фильмов Висконти, но я могу засвидетельствовать, что все совсем наоборот, ибо таким образом сокращается время съемок.
У меня осталось много воспоминаний об этом фильме, и прежде всего о моей сестре Бланш, которая участвовала в съемках вместе со мной.
Бланш была ужасно стеснительной, и это подзуживало Лукино на всякие злые штучки. Так, перед началом съемки он набрасывал несколько эротических рисунков, говорил: «Мотор! Снимаем!» — и с невозмутимым видом передавал эти картинки сестре. Бланш вся заливалась краской, а его безумно забавляло ее смущение.
На съемках «Туманных звезд» состоялась встреча Лукино с Хельмутом Бергером. Однажды на съемки приехала жена Дали, Гала, — Лукино очень дружил с Сальвадором Дали. Гала чуть ли не въехала на съемочную площадку со словами: «Смотри, какой подарок я тебе привезла…» Гала имела в виду Хельмута.
Он был очень хорош собой и очень сумасброден. Мне вспоминается путешествие, которое мы потом совершили всей компанией: Лукино, я, Хельмут и Нуриев.
Мы ездили вместе в Лондон слушать Марлен в одном из ее концертов. И то, что вытворял Хельмут во время этих поездок, было ужасно. Иногда всякие фокусы он устраивал с другим сумасшедшим — Нуриевым. Это были даже не просто проказы, а какие-то детские выходки, порой злые и дурного вкуса. Смыслом их забав было показать Лукино, что они — молодые люди, а он — старик.
Конечно, для такого человека, как Висконти, любившего и умевшего наслаждаться красотой, эта парочка представляла исключительное зрелище. Хельмут был просто красавцем. А Нуриев, с его необыкновенным, татарского типа лицом, похожим скорее на маску, с его магнетическим взглядом и такой странной манерой одеваться, со всеми его беретами и шляпами, делавшими его больше похожим на балерину, чем на танцовщика, не уступал ему. Висконти очень любил, особенно во время путешествий, окружать себя молодыми, красивыми и неординарными людьми. Нуриев же обладал всеми этими тремя качествами.
Впрочем, при всей элегантности самого Лукино, его образа мыслей, жизни и, конечно, работы, в отношении к элегантному у него, по-моему, было не столько доброты, сколько коварства. Для него элегантной была сама негативность в ее садистской и мазохистской двойственности.
И, зная легендарные злые выходки Висконти, от которых страдало столько людей (иногда, случалось, ему платили той же монетой), мне оставалось только удивляться его неизменно нежному отношению ко мне. Ответ у меня был и остается один: он уважал силу моего характера, мою внутреннюю напористость. Он увидел эти качества сразу же в отличие от всех остальных, считавших меня просто красивой куклой, которую можно посадить на диван и она будет сидеть там спокойно, помалкивать и улыбаться.
От Лукино у меня осталось несколько потрясающих подарков. По окончании работы над «Леопардом» я получила от него carnet de bal[3] от Картье, отделанную драгоценными камнями: изумрудами, жемчугом и бирюзой, с его автографом. Мне принесли этот подарок к Рождеству на подносе, обернутом голубой с золотом индийской шалью. Кроме его автографа там были и подписи всех, кто работал над фильмом вместе с нами. Великолепный подарок, сердечный и трогательный.
В фильме «Семейный портрет в интерьере», снимавшемся много позже, в 1972 году, он предложил мне небольшую роль, и я, естественно, согласилась сыграть ее даже бесплатно. Практически это была роль его матери, такой, какой он представлял ее себе в подвенечном платье, не образ, а скорее видение, и, конечно же, прекрасное.
Даже когда Лукино был уже очень болен, он не изменял ни себе, ни другим. Вечером, когда я вернулась домой после единственного дня работы с ним, меня ждало украшение из драгоценных камней от Булгари, отмеченное, как всегда, таким вкусом, какого я ни у кого больше не замечала. Лукино любил выбирать и делать подарки…
И опять же это была игра, его любимая игра в элегантность, которая так ему удавалась. Например, он учил всех своих коллег-режиссеров умению одеваться для работы на съемочной площадке — удобно и в то же время нестандартно.
Неловко говорить, но впоследствии ему стали подражать все, даже Федерико Феллини и Бернардо Бертолуччи.
Это Лукино придумал носить длиннейший кашемировый шарф: вообще я не помню, чтобы на нем не было чего-нибудь кашемирового. А цвета, его цвета… Всегда приглушенные, осенние — верх утонченности. На съемочной площадке «Леопарда» он иногда появлялся и в смокинге с белым шелковым шарфом: точно так же был одет и загримирован Берт Ланкастер, выглядевший совершенной копией Лукино. Право же я никогда не видела мужчины, одевавшегося элегантнее. Все в нем было высочайшего класса. Помню его руки: разговаривая, он жестикулировал совершенно по-особенному, необычайно выразительно, но не чересчур, без вульгарности.
3
Записная книжечка, в которую в старину на балах дамы заносили имена кавалеров, пригласивших их на танец