Выбрать главу

— Не могли бы вы мне продать эту шапку? Ценой я вас не обижу.

Тут Рубин окончательно растерялся. Он понял, что решается его судьба.

— Одну минуточку, я сейчас, — сказал Рубин и побежал в гардероб.

Там он выхватил шапку из рукава своего полушубка и бросился назад к Мак-Миллану.

— Вот, примите от меня в подарок, в знак англо-советской дружбы и личного уважения к вам.

В эту секунду человек, который стоял неподалеку и дергал щекой, сделал шаг вперед и обратился к ним обоим.

— Это лишнее, — сказал он, — шапка господина Рубина совсем не нова, да и подкладочка, верно, подзасалилась. Пусть уж Рубин ее донашивает. А мы вам, господин премьер-министр, подарим совершенно новую такую же шапку или даже две. Размерчик пятьдесят девять, если мне не изменяет глаз?

— Глаз вам действительно не изменяет, но где же вы возьмете седого волчонка? Это, я повторяю, чрезвычайная редкость. Я обращался в лучшие меховые фирмы мира, и все напрасно.

— То — фирмы мира, а это — великая страна социализма, — ответил человек с дергающейся щекой. — Можете не сомневаться, шапка к вашему отбытию будет.

И тут уж Мак-Миллану ничего не оставалось делать, как только развести руками.

М. Синельников, М. Шахматов, Е. Рейн.

И вот настал час отлета английской делегации. Премьер-министр произнес краткую прощальную речь и заинтересованно поглядел по сторонам. В эту секунду к самолету подкатил черный «ЗИМ», и из него вышел тот самый человек, что обещал новую шапку. В руках он держал огромную палехскую шкатулку.

— Вот и шапочка, не извольте беспокоиться, — сказал он.

Мак-Миллан принял шкатулку и немедленно открыл ее. Он достал из шкатулки новую волчью шапку замечательной красоты. Но только он поглядел на шапку, как лицо его сильно опечалилось.

А самолет уже готовился к отлету, и делегация покидала трап.

— Я же вам говорил, — сказал премьер-министр, и в голосе его послышалась очень горькая нота, — я вам говорил, а вы не послушали опытного человека. Это очень хорошая шапка, но такие — совсем не редкость. Это взрослый седой волк. А я имел в виду седого волчонка. Шапка господина Рубина уникальна, а такая стоит сто двадцать фунтов в хорошем меховом магазине в Лондоне.

И с этими словами английский премьер-министр скрылся в салоне самолета. Однако палехскую шкатулку с шапкой он все-таки захватил с собой.

А шапка из поседевшего волчонка навсегда осталась у фотографа Рубина. Но шапка шапкой, а из журнала, где он работал, Рубина вскоре уволили, и он десять лет доживал свой век в весьма невзрачной фотоартели.

Удивительно еще и то, что англо-советские отношения сразу после этой истории как-то редко похолодели. Впрочем, шапка ли этому была виной или нет, я не знаю.

ВЕРМЕЕР

А. Кушнеру

Я говорю: «Марсель, вот Александр Великий». И мы глядим отсель на Дельфт, почти безликий, поскольку он теперь Вермеера творенье, и нам открыта дверь в одно столпотворенье.
А. Кушнер, Е. Рейн.
Все так же желт фасад, и гнилостны каналы, но триста лет назад все кануло в анналы и сведено на нет, запродано навечно за несколько монет (искусство бессердечно). Ну, что ты, Александр? Ведь ты об этом грезил, не ватник, не скафандр — тебе достался блейзер. И у меня такой, повяжем общий галстук и за другой рекой зальем за общий галстук. Как хорошо одним, без жен и без дивчины, напиться в синий дым, три дня не брить щетины. Вот встретимся с тобой у Гроба мы Господня, но не играй судьбой, судьба по сути сводня. Она сводила нас на Среднем и на Малом, она водила нас по общим бредням шалым, к Ахматовой вела, в пучину Петроградской. «Такие вот дела», — сказал бы призрак датский. Еще и Колизей, и Вырица, и Нальчик. Как тихо без друзей! Ты понимаешь, мальчик?
* * *
В отеле «Виллидж» на канале, где антикварный магазин, мы как-то переночевали, я и приятель мой один. Он звался Кейсом, милым «фейсом» привлек немало важных дам, и по голландским плоским весям мы с ним явились в Амстердам. И тотчас он меня забросил, скупал гашиш и героин, и я один пять суток прожил, совсем один, совсем один. Скучал, играл на биллиарде, пил пиво и голландский джин, и пробовал бродить по карте, совсем один, совсем один. Я побывал у антиквара, что первый занимал этаж, и столько было там товара, что впал я в безутешный раж. Здесь были Гойя и Вермеер, и Клод Моне и Эдуард, но я все миллионы мерил на биллиард, на биллиард. Почем в Москве-то ныне Гойя? А К. Моне, а Э. Мане? Но никогда не знать покоя, играя в «пирамидку», мне. Поскольку этот стол, и лампа, и световой над нею нимб талантом одного голландца уже попали на Олимп. Что мне чужие натюрморты, (я отдал Эрмитажу дань), когда за столик на три морды приносят в баре финшампань. Поскольку ночью Кейс вернулся и с ним прелестница одна, он к героину повернулся, но к рейнвейну — она. И я остался с этой дамой и объяснил ей, как умел, что здесь сокрыт музейный самый Ватто, Пуссен и Рюисдел. Но только выпив финшампани и вкусы исказив в душе, я объяснил ей, что в шалмане чтят Фрагонара и Буше. И наконец, она согласна, Буше ей тоже по душе, и это было так прекрасно, но только кончилось уже.