— Гнилой он какой-то, — заметил Амбал, отхаркиваясь и сплёвывая харкотину в окно. — Чего у тебя с ним?
— А это не твоё дело, — дружелюбно отозвался Живоглот. — Твоё дело мозжить черепа и шмалять из волыны. А думать будем мы с Гнедым. Согласен со мной, братан?
— Согласен, — пробасил Амбал.
Однако разогреть кровь и помозжить черепа не удалось. Никто из враждующей группировки на толковище не явился. Что, впрочем, было воспринято братвой как бескровная победа.
— Все свободны! — скомандовал Живоглот. — А мы с тобой, Амбал, поедем к Гнедому. Благо тут совсем недалеко.
Главарь группировки Гнедой проживал в своём шикарном особняке на Рублево-Успенском шоссе, только не на самом шоссе, а в приятной тихой глубине, неподалёку от Москвы-реки, в живописнейшем месте. И место это, и сам особняк Гнедого очень нравились Живоглоту, и он хотел, чтобы его будущее жилище было ничуть не хуже. Но для этого нужны были, во-первых, деньги, во-вторых, деньги. Только деньги, и ничего больше. Да, ещё живым надо было быть, такая маленькая, но важная деталь. А толковища порой бывали в последнее время не на жизнь, а на смерть. Все понимали, какое это решающее время. Не дай бог, наведут в стране порядок, сложнее будет работать…
Особняк Гнедого окружал высоченный бетонный забор. В середине были железные ворота. Живоглот позвонил, и ему сразу же открыли.
— Свои, свои, — улыбался Живоглот. — Дома Евгений Петрович?
— Дома, дома, ждёт вас, — улыбался и охранник, пропуская за ворота Живоглота и Амбала.
Живоглот шёл по дорожкам из гравия, оглядывал территорию и откровенно завидовал своему шефу. Как он быстро обустроился… Но строительство ещё не было закончено, и с правой стороны, и с левой, несмотря на зимнее время, велись какие-то работы, сновали туда-сюда молчаливые рабочие с каменными лицами. Знали, кому строят…
А вот и дом… Хорош, построен со вкусом, не то что у некоторых, смотреть страшно… Три этажа, красивый бежевый цвет, черепичная крыша, большие окна, веранда и на первом этаже, и на втором. На крыльце ковровая дорожка. И очаровательная блондинка в умопомрачительном мини-платье встречала их у входа.
— Здравствуйте, Николай Андреевич, — обворожительно улыбнулась она. — Евгений Петрович просил немного подождать, он плавает в бассейне. Что-то у него с утра голова разболелась, — обеспокоенно заметила она.
— Не щадит себя Евгений Петрович, — покачал головой Живоглот, проходя в дом. — Слушай, Амбал, иди, поболтайся по участку, а у меня с Евгением Петровичем конфиденциальный разговор. Люсенька, принеси Амбалу пивка, пусть он отдохнёт вон там, за тем столиком, сегодня довольно тепло…
Амбал сел на лавочку перед круглым белым столиком, очищенным от снега, и Люсенька принесла ему холодного пива и солёных орешков. Амбал мигом осушил две бутылки «Пльзеня» и потребовал ещё.
… — Здорово, Живоглот, — приветствовал Николая Гнедой, заходя в огромный холл в ярко-красном махровом халате и модных синих шлёпанцах.
Гнедому было сорок три года. Роста он был довольно высокого, крепко сложен, хотя и явно склонён к полноте. Лоснилось чисто выбритое розовое лицо. Он вообще был похож то ли на артиста, то ли на композитора, нельзя было подумать, что у него за спиной два убийства и ещё несколько ходок в зону. Только он, Живоглот, знал, насколько опасен этот полнеющий, лысеющий человек. Гнедой не признавал ничего, кроме личной выгоды. Ради выгоды он был готов на все. А если что-то было не выгодно, он бы и пальцем не пошевелил. Но зря рисковать не любил, не был особенно мстителен. Только деньги — это был единственный бог, которому он поклонялся.
«Набегался я в зону, Живоглот, — говорил он ему как-то за рюмкой виски с содовой. — И не хочу туда снова, тоска там… Мне здесь хорошо, понапрасну рисковать не стану… Это вам, молодым, нравятся всякие разборки, толковища. А я всего этого вдоволь наглотался… Хорошие времена настали. Кто я теперь? Бизнесмен, своя фирма, законные доходы, законная фазенда, тачка законная, все путём… Главное, не вступать в конфликт ни с кем из властей, не скупиться, подмазывать всех, кого требуется. Скупой-то он в нашем деле порой не дважды платит, а шкурой своей единственной расплачивается. Ради мелочовки в дела впрягаться не надо, но и пренебрегать приличным делом тоже не следует…»
— Ну, давай выкладывай, что там у тебя? Зачем звонил? — спросил Гнедой, плюхаясь в мягчайшее кресло. — Люсенька, солнышко, принеси нам с Николаем Андреевичем чего-нибудь эдакого, вкусненького и полезненького. Сама знаешь, что наш дорогой гость любит.
Через десять минут в холл внесли поднос с напитками и закусками. Красивые хрустальные бокалы и рюмки, столовое серебро, импортные напитки, аппетитно пахнущие нарезанные осетрина, сёмга, карбонат… И зелень, много зелени…
— Приятного аппетита, Евгений Петрович. Приятного аппетита, Николай Андреевич, — улыбалась Люсенька.
— Спасибо, солнышко, — улыбнулся в ответ Гнедой. — Я бы и тебя пригласил с нами посидеть, только у Николая Андреевича какой-то конфиденциальный разговор. Ты уж извини. Попозже придёшь, детка…
Люсенька улыбнулась ещё обворожительнее и вышла, аккуратно закрыв за собой дверь.
— Хорошая девушка, — продолжал улыбаться Гнедой и вдруг согнал улыбку с лица и помрачнел. — Говори. А все это потом. Сначала о деле…
— Так… Во-первых, люди Славки Цвета не приехали на толковище. Мы ждали, ждали…
— Это все туфта, — произнёс Гнедой. — Славку Цвета вчера повязали. А с остальными я договорился. Все будет путём, Живоглот.
— На чем это Цвет погорел? — удивился Живоглот.
— На своей жадности и недружелюбии по отношению к конкурирующей фирме, — доходчиво пояснил Гнедой. — Но хватит об этом. Говори, зачем пришёл.
Живоглот подробно рассказал Гнедому о плане, предложенном ему Лычкиным. Тот на первый взгляд слушал невнимательно, грыз солёные орешки, пил минералку. Но Живоглот знал своего собеседника, знал, что он не пропустил ни единого слова из его рассказа.
Ближе к концу Гнедой зевнул.
— А что мы не пьём, собственно говоря? Люсенька нам все принесла, а мы сидим и лясы точим… Нехорошо по отношению к бедной девушке… Ты что будешь пить, дружище?
— Я водочки по старой привычке.
— Ну а я вискача по новой. Надо привыкать к шикарной жизни, Живоглот! Мало мы с тобой отрубей с дерьмом покушали и гнилой водицы попили… Виски надо пить с содовой, а джин с тоником. Ну а водочку с солёным огурчиком, а если позволяет бюджет, вот с этой малосольной сёмгой.
Они выпили и закусили. Потом Гнедой снова зевнул.
— Спать охота, — поморщился он. — Что-то мне с утра охота спать… И чем больше сплю, тем больше хочется. Отчего бы это, Живоглот? Как полагаешь?
— Не знаю… А как с планом-то?
— С планом? А что как? Отличный план, за дело стоит взяться. Возьмём пол-»лимона» баксов за просто так… Разве такие деньги на дороге валяются, а, дружище Живоглот? На дороге и рваный рубль редко попадается, а тут…
— А сколько дать этому… Лычкину?
— Двадцать процентов. Надо уметь быть благодарным за хорошую идею… Кстати, этот Лычкин не родственник ли бывшему директору гастронома Лычкину Гавриилу Михайловичу?
— А как же? Родной сын…
— Крутейший мужик был Гавриил Михайлович, уважали его… Только любил пыль в глаза пустить, повыпендриваться…
— Так ты что, знаком был с ним? — удивился Живоглот.
— Конечно, знаком, Эх, дружище, знал бы ты, с какими людьми я был знаком… С писателями, артистами, музыкантами… А с директором гастронома Гавриилом Михайловичем Лычкиным коротал время в Бутырской тюрьме, куда попал по недоразумению и подлому наговору.
— Кто попал по наговору? — не понял Живоглот.