Последнее письмо от него пришло месяц назад. В нем он сообщал, что, по слухам, Инна собирается замуж за своего сослуживца. Получив письмо от Алексея, в котором утверждал, что Инна перед ним ни в чем не виновата и все происшедшее было хорошо спланированной провокацией, Сергей поехал к ней и устроил её на должность бухгалтера в новую, организованную Фондом фирму, которую возглавляет Олег Никифоров. Эта фирма, наученная горьким опытом «Гермеса», процветает, имеет офис на Арбате, её сотрудники прекрасно зарабатывают, и Инна недавно купила себе однокомнатную квартиру. И вот теперь собирается замуж… Сообщение это Алексей воспринял болезненно. В глубине души он лелеял мечту, что, когда вернётся, он снова сойдётся с Инной. Он верил ей и понимал, что её подставили, как и его, что все это дьявольская игра Михаила Лычкина. Он уже знал, что Лычкин стал преуспевающим человеком, управляющим казино. А устроиться на такое хлебное место можно только по протекции братвы. Все сходилось, Инна была чиста перед ним. А он перед ней нет…
Сколько раз он писал ей и рвал свои письма в клочки. А теперь… она собиралась замуж… И правильно делала, она ещё очень молода, должна же у неё быть личная жизнь…
Сергея больше нет… Никого у него нет. Ни Инны, ни Сергея…
Он, бросив быстрый взгляд на курившего рядом Меченого, снова взял в руки страшную газету.
«…управляющий делами Сергей Фролов… — перечитывал он жестокие строки, — …попали в разные больницы Москвы с ранениями различной тяжести восемь человек».
Меченый молча протянул ему другую газету, известную своими скандальными публикациями. Указал жёлтым от табака пальцем на маленькую заметку в нижней части первой страницы.
«Следствие по делу о взрыве на Востряковском кладбище отрабатывает версию о том, что причиной взрыва было присутствие на поминках бывшего солдата срочной службы, служившего в Афганистане, Алексея Красильникова. Известно, что это младший брат вора в законе Григория Красильникова по кличке Чёрный. Красильников, опоздавший на встречу и подходивший к могиле Сатарова, получил лёгкое осколочное ранение в ногу и был доставлен в Институт Склифосовского, откуда уже вечером был выписан домой. Разумеется, это лишь одна из версий, но вполне заслуживающая внимания. Недавно Григорий Красильников вернулся в Россию и был задержан в аэропорту Шереметьево, препровождён в Лефортовскую тюрьму, но уже через неделю выпущен под подписку о невыезде».
— Вот оно как, — прошептал Алексей, пристально глядя на Меченого.
Тот только пожал своими острыми плечами…
…И вот… Пролетели как миг, прошли словно вечность эти семь лет… Март 1999 года. Холодный, мрачный, вьюжный в этих затерянных в лесах глухих краях… Ему идёт сорок второй год, нет у него ни дома, ни семьи, ни денег… Ничего нет. Нет любимой женщины, нет единственного верного друга… Все надо начинать сначала. Сумеет ли он?
Закутанный в телогрейку, с кургузой ушанкой на голове и с сумкой на плече, он поёжился от холодного ветра, оглянулся на тюремные ворота и глухой забор с колючей проволокой над ним, на вышку с охранником и ответил самому себе:
— Сумею… Есть у меня ещё дела на этой земле.
Стиснул зубы и пошёл к железнодорожной станции…
…На Казанском вокзале, куда он прибыл через сутки, его останавливали несколько раз, требовали предъявить документы, спрашивали, куда он следует. Он отвечал, что едет по месту прописки в Сергиев Посад…
И впрямь, он перешёл Комсомольскую площадь и направился к Ярославскому вокзалу. Сел на электричку, следующую до Сергиева Посада. Но до конечной станции не доехал и вышел на станции Радонеж. Именно там обитал кореш Меченого Барон. И к нему он держал путь. Его дача должна была стать отправной точкой его жизни. А затем он должен был поехать в Нижний Новгород и навестить сына Меченого. Это был наказ его единственного на это время друга — старого вора в законе…
Он вышел на станции. Было десять часов утра. Этот день в Подмосковье выдался довольно тёплым, и, хоть солнца не было, Алексею даже стало жарко в его телогрейке и ушанке. Топая кирзовыми сапогами по свежевыпавшему снегу, он поглядывал на план, нарисованный ему Меченым. «Как он меня встретит? — думал Алексей. — Меченый есть Меченый, друг есть друг, а я ему кто? Так, протеже, проситель… Вполне возможно, и отфутболит, что ему со мной возиться, помогать мне? Ладно, как встретит, так и встретит. Пока мне больше идти некуда. Подамся к сеструхе, в крайнем случае…»
Алексей вышел на протоптанную снежную дорожку и пошёл по ней направо. Дача Барона должна быть минутах в пятнадцати ходьбы от станции, с левой стороны. Меченый подробно описал его глухой забор, выкрашенный в бордовый цвет, и какие-то резные украшения на черепичной красной крыше, которые хорошо видны с тропинки. Ну и лай собак, понятно. А их у него тогда было девять…
Так, вот это, кажется, она и есть… Алексей подошёл к калитке и стал стучать. Послышался оголтелый лай собак. Они подбежали с той стороны к калитке и остервенело бросались на забор. Но никто не открывал. Алексей продолжал стучать.
— Вам кого? — послышался сзади старушечий голос.
— Мне… Б-б… Как его? — У Алексея из головы совершенно вылетело имя-отчество Барона. А оно было довольно сложное — Кирилл Игнатьевич Петрицкий.
— Так кого же вам надобно? — нахмурилась круглая словно мяч старушонка в ватнике и оренбургском пуховом платке, туго замотанном вокруг мячеобразной головы. Очень уж ей не нравился пришелец уголовного вида. Частенько в последнее время совершались налёты на пустые дачи. Впрочем, на дачу Петрицкого вряд ли кто-нибудь покусится, себе дороже. И тем не менее бдительность есть бдительность… — Сами, что ли, не знаете? Так можно и у участкового спросить, — пригрозила старушка.
— Да мне Игнатия Петровича, — ляпнул вдруг Алексей, припомнив что-то из имени-отчества-фамилии Барона.
— Эвона как, — хитренько улыбнулась старушка. — Игнатия Петровича, говоришь? Слышал звон, да не знаешь, где он? Ну, обожди, незваный гость, — произнесла она и быстро засепетила валенками куда-то.
«А черт бы тебя побрал», — подумал Алексей, проклиная себя за провал в памяти.
Но тут сзади послышался собачий лай, и приятный басистый голос крикнул вдогонку старухе:
— Эй, Дорофевна! Не шустри, гость ко мне. Жду я его, пошёл вот с Бураном погулять…
— А что же твой гость тебя по имени не знает, Кирилл Игнатьич? — обернулась старушка. — Моё дело маленькое, а вот надысь Дресвянниковых дочиста всякие незваные гости обокрали, они приехали, а в доме шаром покати. Ты Дресвянниковых знаешь, Игнатьич? Там, за углом, рядом с Сычихой…
Алексей обернулся и увидел идущего в его сторону высокого, за метр восемьдесят ростом, худощавого загорелого человека с окладистой чёрной бородой с проседью. Одет он был в обливную жёлтую дублёнку и кожаную кепочку такого же цвета, из-под которой торчали седые кудри. Рядом с ним на поводке шагала чудовищного размера среднеазиатская овчарка.
— Не знаю я никаких Дресвянниковых и никакой Сычихи, — пробасил он. — И знать не желаю. Тебя только знаю, Дорофевна, поскольку ты снабжаешь меня чудесным парным молочком и домашним творожком. А человек этот — друг моего друга, приехал с доброй весточкой, а моего имени-отчества он может и не знать. Ты сама сколько лет выговорить не могла…Так что ступай с миром, Дорофевна, и завтра утречком нацеди нам молочка. Да и творожку принеси побольше. Гостю отъесться надо, кальций нужен, поняла?
— Принесу, — разулыбалась беззубым ртом Дорофевна. — Мы что, мы завсегда… Ежели так… По-нашенски… Молочко, оно пользительно… Витамин в нем… А ить, глянь, Игнатьич, солнышко выглянуло…