— Меня Катя зовут. А тебя?
И тут со мной случилось странное… Я отчетливо помню чудо собственного перевоплощения…
— Мне трудно ответить тебе на этот вопрос. У меня очень много имен, — ответила я загадочно.
— Почему? — спросила моя спутница.
И в тоне ее вопроса, и в выражении горящих глаз проступала готовность услышать любой, самый фантастический ответ и безоговорочно ему поверить. Девочка располагала к творчеству…
— У меня странная семья, — начала я. — Дедушка англичанин, бабушка француженка, другой дедушка испанец, вернее, наполовину, у него мама датчанка, а бабушка…
— Ты не русская? — с придыханием промолвила слушательница моего бреда.
— У меня бабушка русская, по маме, ты не дослушала. Так что я русская… Национальность считается по маме. Но все остальные родственники — а я у них одна — мечтали, чтобы я жила с ними… И тогда они договорились, что каждый даст мне свое имя. Вот и получилось, что у меня очень много имен.
Я перечислила с десяток самых красивых, на мой тогдашний взгляд, иностранных имен.
Потом рассказала о наших с родственниками постоянных путешествиях по миру, которые проходили в основном на кораблях. По океанам, естественно. Упомянула о штормах, о кораблекрушениях… О чудесных спасениях, волшебных балах, таинственных старинных замках…
Мы не особо интересовались тем, что происходило вокруг. Ну, хороводы вокруг елки, ну, совместные песни, ну, «Елочка, зажгись!». Все — полная ерунда.
Я увлеченно повествовала о настоящей жизни. Катя трепетно слушала, боясь пропустить хоть слово.
Я говорила о материках, горах, диковинных зверях, китах, дельфинах…
Время детского праздника пролетело незаметно.
Настал момент возвращения в «здесь и сейчас».
Всех повели получать подарки. Нам вручили красивые коробочки со сладостями, о которых мы совсем недавно мечтали. Но по сравнению с нарисованными мной картинами вольной морской жизни кремлевские подарки выглядели достаточно бледно.
Потом мы разошлись по раздевалкам и больше не увиделись.
У выхода меня ждала Танюся. Она взяла мою руку в варежке в свою руку в варежке. Мне стало уютно. Я очнулась.
Я ведь словно все то время в Кремле находилась далеко-далеко от знакомых мест. Меня словно ураганом унесло…
Мы шли и молчали, потому что Танюся запрещала мне говорить на морозе. Я думала о том, как мне себя понимать. Я столько наврала сейчас! Зачем я это делала? Мне не было стыдно. Я просто хотела себя понять. Плохо я поступила или нет?
А писатели, когда пишут свои книги, Гофман, например, про Щелкунчика — он врун? Или братья Гримм? Или Пушкин?
Они же все придумывают. А людям нравится. Люди ждут этого.
…Я вспоминала горящие глаза Кати… Ее нетерпеливые вопросы…
Я врушка?
Мне не хотелось никого спрашивать об этом.
Я спрашивала и спрашивала у себя.
Лето с папой
Папа окончил университет в 1958 году. Об этом я узнала от Танюси. Она мне торжественно объявила:
— Этот год у нас особенный! Папа твой получил диплом. Теперь он юрист. Женечка получила аттестат о среднем образовании и золотую медаль. А ты идешь в первый класс!
Правда — особенный год!
В советские времена всех выпускников вузов на работу распределяли. В течение трех лет после окончания института молодой специалист обязан был трудиться там, где он нужен родине. Это было своего рода возвращение долга за образование.
Папу направили на работу в город Бабаево Вологодской области.
Первый год он обживался, а на следующее лето меня привезли к нему на школьные каникулы.
Поездке предшествовали тщательные сборы. Танюся закупила много разных продуктов: гречку, рис, геркулес, ванильные сухари, сахар, мясную тушенку, шпроты и даже обожаемую мной кильку в томатном соусе.
— Зачем это? — не понимала я.
— Там ничего нет, — убежденно произносила Танюся.
Это «там ничего нет» привычно вдохновляло ее на подвиги. Она даже купила несколько килограммов сливочного масла, и они втроем делали из сливочного масла топленое (такое дольше могло храниться). Втроем — не сразу, а по очереди, потому что топить масло надо было на очень маленьком огне, чтобы не подгорело, следить внимательно, если что — огонь еще уменьшать. Помню, как аккуратно, спокойно занималась этим тетя Стелла. Я, конечно, сидела рядом и развлекала ее вопросами, на которые она терпеливо и обстоятельно отвечала.
Когда сборы закончились, я с ужасом увидела наш багаж. Два больших чемодана и несколько картонных коробок, перевязанных бельевыми веревками. Страшнее этого быть ничего не могло. Я не представляла себе, как мы загрузимся в поезд, как сделаем пересадку. Ехать надо было до Череповца, там выходить и грузиться в другой поезд.