— Ну хорошо, — говорили совсем открыто, — граф Линар так граф Линар… Но при чем тут Юлиана Менгден. И что это они там втроем, запершись, делают?
В простом народе передавали, будто император Иоанн не был крещен, да и родился от отца, не крещенного в православную веру, а что его мать, принцесса Анна Леопольдовна, втайне держится лютеранской ереси.
Вместе с этим сопоставлялись имена Бирона и Линара, и это сопоставление возбуждало сильную ненависть к Линару как к временщику.
Рассказывали, что над гробом императрицы Анны Иоанновны являются по ночам привидения, а между ними Петр Великий, требующий от покойной императрицы корону для своей дочери.
В довершение всего Швеция, подстрекаемая Францией, объявила России войну, и в городе разнеслись слухи, что шведские войска идут на Петербург.
33
КТО ОНА?
В те времена Нева, еще не скованная гранитной набережной, чаще, чем теперь, пестрела маленькими лодками и небольшими парусными судами. Тогда им не мешали пароходы, громоздких барок было гораздо меньше, и катание по Неве составляло одно из любимых удовольствий петербуржцев. Катались с песельниками, с роговой музыкой, и, между прочим известно, что принцесса Елизавета имела обыкновение проезжать с хором рожечников мимо дачи французского посла де ла Шетарди и обмениваться с ним условными сигналами для передачи той или иной вести, освещающей политическое положение.
Селина де Пюжи, Грунька и Жемчугов очень часто пользовались лодкой, во-первых, для развлечения и прогулки, а во-вторых, для того чтобы свободно поговорить, так как посредине реки их не мог уже подслушать никто.
Сколько раз уже так плавали они, и, кажется, все было переговорено, все рассчитано, назначено несколько сроков, а надежды все рушились, и ничего не выходило. Наконец однажды, сидя на веслах, Митька сказал француженке и Груньке, сидевшим против него на корме:
— То есть я ничего понять не могу! Отчего это происходит? Кажется, наши ребята работают вовсю, все готово и назрело в народе и среди чиновников! Уж о гвардии и говорить нечего, только и ждут перемены, а она все сидит!
Жемчугову не надо было объяснять девушкам, что под «она» он подразумевал правительницу.
Он сделал еще несколько взмахов веслами молча.
— Я чувствую, — снова заговорил он, поднимая голову, — что и у нас произошла какая-то заминка, заколодило! Верно, и везде так!
— У кого это «у нас?» — спросила Грунька.
— Да вот! — кивнул Митька на француженку. — Сначала мы попадали в самую жилу, а теперь заглохло.
— Ты знаешь, — сказала Грунька, — госпожа Селина не хочет, чтобы граф Линар уезжал из Петербурга.
Жемчугов придержал опущенные в воду весла и воскликнул с тревожным удивлением:
— Да не может быть?! Но ведь она же продолжает сношения со шведами?
— Продолжает! И, как те ни уверены, что влияют на нее, она все-таки не хочет ничего сделать, чтобы граф Линар уехал из Петербурга.
Митька посмотрел на француженку; та сидела, зажмурив глаза.
— Да уж верно, что так! — подтвердила Грунька. — Мне уже давно это мерещилось, а нынче, тогда мы шли к лодке, я ее заставила признаться!
— Но почему же? — стал спрашивать Жемчугов. — Неужели вам нравится здесь, в Петербурге? — обратился он к Селине.
Та отрицательно покачала головой.
— Нет, мне в Петербурге не нравится!
— Ну так неужели вы жалеете свою соперницу?
— О-о, нет!
— Тогда в чем же дело? Ведь в Дрездене вам лучше будет. Или вы в том сомневаетесь?
Селина молчала.
— Вот оно что, — сообразил вдруг Митька, — понимаю! Помню, вы говорили тогда, что вы подозреваете, что у графа есть настоящая, серьезная любовь, связанная с флорентийским альбомом.
— Да, да, — проговорила Селина, — красавец-сержант положительно читает мысли, как некий колдун!
— Тут никакого колдовства нет! — усмехнулся Жемчугов. — Больше ничего, как у меня хорошая память и есть мозги для соображения!
— О, о, у русских очень много соображения! — сказала француженка.
— Ну а вы узнали, кто такая эта любовь графа Линара, насколько она опасна вам? — серьезно произнес Митька.
Селина де Пюжи отрицательно покачала головой опять.
— Так что, вы ничего не знаете? И даже любопытство вас не подстрекает?
— Нет! — ответила Селина. — А теперь вот что! — она зажмурила глаза. — Я не хочу смотреть, — пояснила она, — и не хочу ничего знать.