— Так они, Гриня, эти бабы, весь корабль разнесут! — ответил краснорожий Витек.
— Михалыч сказал нам туда без него не сунуться. Надо Михалыча позвать, пусть он с ними сам разбирается, — заявил Гриня.
— Эй ты, как тебя там, Гриня! — крикнула Мадлен. — А кто он такой, что за шишка этот ваш Михалыч?!
— Кто-кто, конь в пальто… — буркнул Гриня. — Хозяин он. Ща позову, все узнаете.
— Подождите, вы скажите хоть, куда нас везут? — спросила Мадлен, стараясь сдержать эмоции.
— Я ж тебе говорю, щас Михалыч придет и все вам расскажет… — проговорил, не показываясь, Гриня.
— Слушайте, нам же все равно отсюда не сбежать, — продолжала Мадлен. — Тут одна совсем больная, туалета нет. Вы б хоть нам ведро какое спустили. Нет, два или лучше всего три ведра. Одно больной нужно дать. А то она под себя ходит…
— Да слышим… Аж сюда вонь шибает… — пожаловался Витек. — Но это тоже с Михалычем нужно обговорить. Без него мы ничем вам не поможем.
— Ну, гады, доберусь я до вас! — сорвалась на крик Мадлен и, схватив бутылку, запустила ее вверх.
На этот раз, похоже, удачно. Потому что как только бутылка вылетела в лаз, раздался громкий вскрик, за которым последовала отборная ругань.
Лаз тут же захлопнулся.
— Ну вот, что ты наделала! — покачала головой Лиза, которая все это время продолжала поить больную. — Они теперь вообще к дыре подходить не станут.
— Ниче! Ща пару бутылок еще запущу и вообще ихнюю крышку на фиг разобью! — решительно заявила Мадлен, нащупывая очередную бутылку.
— Перестань, — бросилась к ней Лиза. — Еще пару бутылок запустишь, и мы без воды останемся. Ты не забывай, мы на корабле. И сколько нам еще плыть, неизвестно. Так что лучше подождем, пока они своего Михалыча приведут. Если тот, конечно, не побоится теперь показаться.
— Ой, ну и мужики пошли! — зло фыркнула Мадлен. — С бабами поговорить боятся. Ну, скажи, вот куда мне на горшок сходить?
— Ну, давай как-нибудь ящик из-под бутылок приспособим… — пожала плечами Лиза.
— Очень оригинально! — хмыкнула Мадлен, доставая из ящика и выкладывая на пол бутылки с водой. — Он же, мать, дырявый. Хотя, если на дно вот эту жесть ржавую пристроить, а вместо крышки другую жестянку взять… Даже и вонять, может, не будет. А они потом пусть с нашим дерьмом сами разбираются.
— Будет настоящий унитаз… — улыбнулась Лиза.
— Мы когда из детдома сбежали, — проговорила Мадлен, пристраивая листы жести, — в подвале дома одного месяц, наверное, жили, так мы себе тоже отхожие места из ящиков делали. Там целая куча ящиков каких-то была. Но там ящики были пластмассовые и с крышками…
— А ты что, детдомовская? — спросила Лиза.
— Ну да, а что? — пожала плечами Мадлен.
— Да ничего, просто спрашиваю… А родители твои что, умерли?
— Хрен их знает, где мои родители… — покачала головой Мадлен. — Позабыт, позаброшен с молодых, юных лет… Не знаю, во всех документах прочерк стоит. Зато меня усыновлять было удобно. Меня целых три раза усыновляли… То есть удочеряли.
— И что?
— Да ничего. Одни вроде так ничего были, своих двое детей, пацан и девка. Я, правда, хоть малая еще была, как чувствовала, с первого дня, когда мылась, в ванне запиралась, никого не пускала. А потом как-то мылась, мылась, а тут кран прорвало, хочешь не хочешь, впустить тетеньку пришлось. Ну, она, как мои сиськи увидела с четырьмя сосками, так и онемела. Назавтра вещи мои собрала и назад в детдом. Я за дверями стояла, все слышала. Она директрису строить начала: «Вы почему не предупредили нас, что ребенок с отклонениями!» В общем, вернулась я в детдом. А там и до того меня травили. А после хождения в семью вообще жизнь в ад превратилась. Гнобили по-страшному. Но я там не одна такая была. Сашка-хромой, Райка-безручка… вот мы и решили вместе бежать. Осень на дворе, холод, а мы в бега подались. На ногах кеды, курточки на рыбьем меху… Забились в какой-то подвал и жили там вместе с крысами. На улицу через окошко, как кошки, вылазили, попрошайничали, а иногда и крали то, что плохо лежит. А через месяц, как раз снег выпал, Сашку-хромого менты на вокзале замели. А он малой был, плакса. В общем, сдал он нас с Райкой. Опять в детдом вернули. А потом какие-то сектанты меня к себе забрали. Тех уже предупредили, что я с дефектами. А они, прикинь, меня на сборище своей секты привели и раздеваться заставили. Мол, я не просто так себе, а посланница ихнего бога, или в кого там они верили. Ну, я стою голенькая, босенькая на полу, девчонка еще совсем, а они все, человек двадцать, поклоны мне бьют. Как я только там умом не тронулась, не знаю. Опять сбежала. Но тогда лето было. Я в деревню, куда мы однажды с детдомом помогать полоть ездили, подалась. Тетка там одна сильно сердобольная была. Одинокая. У нее лето прокантовалась. Она уже усыновить меня, то есть удочерить, собралась. Но тут у нее бах — и инсульт случился. Речь отняло. И весь правый бок. Ее в больницу забрали. А меня опять в детдом. Ну а потом, когда меня итальянцы удочерить захотели, я сама отказалась. Не знаю даже, что на меня нашло. Отказалась и все…