С этим недостающим томом, как рассказывал дед, была связана целая история. Библиотека, в общем-то, поначалу принадлежала не деду, а бабушке, точнее ее родителям, известным еще до революции ученым-медикам. Но они эмигрировали. Поехали на какой-то научный конгресс, да так за границей и остались. А бабушка, которая после мединститута только начала работать в одной из московских клиник, ехать никуда не собиралась. Они с дедушкой, молодым сотрудником ЧК, только начали тогда встречаться. И дед, зная, что бывает с вещами эмигрантов, сам предложил бабушке перенести самые ценные книги к нему. Так была спасена основная часть библиотеки. Дедушка, хотя и был из крестьян, очень любил читать и всю жизнь собирал книги. При этом он никому не давал выносить их из дому. «Когда книги нет на месте, — признавался он, — у меня такое чувство, будто у меня зуб выбили».
Зная это, отец Градова, когда подрос, давая товарищам что-нибудь почитать, тщательно маскировал место, откуда взял книгу, стараясь вынимать преимущественно те, что стояли во втором ряду.
И в начале июня 1941 года, когда кто-то из его друзей попросил у него, чтобы показать родителям, хоть какой-нибудь том «Брокгауза и Эфрона», отец Градова выбрал пятнадцатый, потому что тот стоял во втором ряду. Кто же знал, что дед возьмется вытирать пыль и обнаружит пропажу. Как вспоминал отец, крик стоял такой, что стекла дрожали. Дед к началу войны уже дослужился до генерала и голос имел соответствующий.
И кричал, получилось, не зря. Потому что, когда отец Градова пошел к своему товарищу забирать книгу, тот, как сказали соседи, вместе с родителями уже уехал на дачу. А через несколько дней началась война.
Так и остался «Брокгауз и Эфрон» с выбитым пятнадцатым зубом, который наконец, через более чем шесть десятков лет, когда уже ни дедушки с бабушкой, ни отца с матерью давно нет в живых, появилась возможность вставить.
Поставив том, Градов еще раз взглянул на фотографию и снова вернулся на кухню. Его не отпускало какое-то нехорошее, неприятное не то чувство, не то предчувствие… Градов сел за стол, покрутил в руках серебряную табакерку с таинственно мерцающими рубинами, потом отложил ее и, оставив на кухонном столе две чашки с недопитым чаем, пошел спать.
Но и во сне воспоминания не отпустили его. Он вдруг оказался на том самом, с фотографии, африканском берегу океана. Но не один, а с Лизой, нет, не этой юной кудрявой блондинкой с почти бесцветными водянистыми голубыми глазами, а с той, пусть всего на вечер, но его Лизой, черноглазой, темноволосой смуглянкой в нежно-розовом платье. Они шли вдоль берега океана, держась за руки, и молчали о чем-то таком, о чем ни наговориться, ни намолчаться невозможно… И он вдруг обернулся, и увидел цепочку следов, оставленную ими. Волны набегали и слизывали следы, а они все шли и шли, и у их с Лизой берега не было ни конца, ни края.
Градов прекрасно знал, что самые яркие, памятные сновидения приходят к спящему человеку всего на несколько мгновений, перед самым его пробуждением. Но, проснувшись, не мог избавиться от чувства, что они с Лизой всю ночь бродили вдоль берега океана. И это мучительно-приятное ощущение было настолько ясным, реальным, что Градов даже почувствовал горьковато-соленый привкус прибоя.
Поскольку давеча, ложась спать, Градов не задернул шторы, теперь ему пришлось, едва он приоткрыл глаза, тут же зажмуриться. Солнце буквально ослепило его. Градов понял, что, во-первых, небо наконец прояснилось и, во-вторых, уже достаточно поздно.
Накинув халат, он пошел в ванну, умылся, потом, вспомнив о нежданной гостье, перед которой в халате ходить неудобно, вернулся в комнату, натянул джинсы и свитер, причесался и только потом направился на кухню.
Двери в зал, где он уложил спать девушку, оказались закрытыми. На кухне тоже никого не было. На столе стояли оставленные с вечера чашки с недопитым чаем, лежала его глиняная трубка.
Градов прислушался. Кроме мерного тиканья стенных часов в коридоре до его слуха не доносилось ни звука.
Градов составил чашки в умывальник и принялся варить кофе. Пока себе одному. Когда у него было время, под настроение он всегда варил себе кофе по особому рецепту. Наливал в джезву две маленькие чашечки слегка подслащенной воды, кипятил ее, насыпал туда по четверти чайной ложечки двух сортов кофе, который хранился у него в разных жестянках, и как только подымалась пена, снимал с огня, еще раз кипятил, подсыпал туда щепотку соли и добавлял две чайные ложечки холодной кипяченой воды. Один из его близких друзей, теперь генерал ГРУ Анатолий Соловьев называл сие произведение кулинарного искусства «кофе по-градовски».