К тому времени опять заиграли, это была полька, и опять я пригласил вовсе не ту, которую хотел. Танцуя, я все время высматривал Янусю, но, едва успев найти, сразу терял ее. Это было точно в дурном сне, когда бесконечно спешишь, спешишь куда-то, а цель остается недостижимой. Огромность бальной залы, вопросы гостей и необходимость утолять их любопытство послужили виной тому, что к Янусе я подошел лишь когда музыканты отыграли несколько вальсов, кадриль и польку.
Девушка разрумянилась, сияла глазами, была очень оживлена. Волосы ее растрепались еще сильнее, и горше пахли маки, опустившие головки от царившей в зале духоты. Я был встречен упреком:
— Куда же вы запропали, Микаэль? Я надеялась мы будем танцевать полонез, как уговорились дома, ждала вас и в итоге осталась без кавалера. Кабы я знала вас хуже, непременно обиделась бы на ваше невнимание.
— Вы вправе винить меня, и я принимаю ваши упреки. Поверьте, больше всего на свете я хотел танцевать с вами, но обстоятельства вынудили меня задержаться, — вследствие того, что я не мог сказать прямо о причине своего опоздания, мои слова прозвучали по-казенному сухо. — Но я готов исправить это тотчас же. Не откажите мне в удовольствии танцевать с вами.
— К сожалению, я вынуждена. Вас не было так долго, я подумала, будто вас опять одолели расспросами, и вы позабыли течение времени. Теперь будет мазурка, я обещала оставить ее его сиятельству. Вы же понимаете, князю нельзя отказывать.
В это время к нам подошел Магнатский, и я получил возможность составить о нем представление. Князь был немолод, но и до старости ему было далеко. На вид немногим старше сорока лет, Сергей Михайлович отличался крепостью сложения, как человек много времени проводящий на охоте, в седле либо за физическим трудом. Лишенные привлекательности его черты тем не менее замечательно отображали характер: крепко сомкнутые тонкие губы наводили на мысль о жесткости и даже жестокости, острый загнутый нос с горбинкой напоминал орлиный клюв, вызолоченные кончики пышных усов свидетельствовали об интересе к модным веяниям, цепкий взгляд говорил в пользу внимательности, а прищур, отпечатавшийся морщинками у глаз, заставлял подумать о расчетливости. Впрочем, даже не глядя на князя, а лишь наблюдая его дом, прибранный богато, с роскошною обстановкой и вышколенными слугами можно было понять, что хозяин — человек рачительный, состоятельный и воспринимающий свое превосходство как должное.
Судя по всему, Магнатский слышал последние слова Январы, потому как сказал, улыбаясь из-под раззолоченных усов своею холодною улыбкой:
— Январа Петровна тонко ухватывает суть. Князьям отказывать не должно никак, они привыкли иметь все, что пожелают.
С этими словами он обнял Янусю, как обнимают некую удобную вещь — дорожный саквояж или старый плед, и увлек танцевать.
Мне неприятно было внимание князя к Янусе, как неприятен был и сам этот человек. И одновременно я понимал, что моя неприязнь вызвана ревностью, на которую я не имел права. Князь мог дать Янусе все то, чего не было у меня и на что могла рассчитывать такая блестящая девушка: богатство, имя, положение в обществе, что делало его выгодной партией. Но, понимая разумом, я не мог принять этого сердцем, а оттого пристрастно высматривал в князе недостатки и, разумеется, раз за разом их находил. Следом я принимался корить себя за недостойную мелочность, за обвинения едва знакомого человека, и таким образом сознание мое металось от крайности и в крайность, подобно маятнику.
После мазурки объявили ужин. Лакеи в богато расшитых ливреях, белых поясах и перчатках проводили гостей на места. Янусю провожал сам князь. Он усадил ее рядом с братом и Пульхерией Андреевной, высказал комплименты утонченному вкусу матушки и невыразимому обаянию дочери.
Мое место оказалось рядом со Звездочадским. По правую руку от меня сидела пожилая дама, к моему вящему облегчению поглощенная разговором со столь же немолодым соседом, приходившимся ей не то двоюродным дядей, не то внучатым племянником.
Столы были застланы роскошными льняными скатертями с вышитыми на них виноградными листьями и монограммами князя: «С.М». Та же монограмма присутствовала на сервизах и всей посуде. Хотя замок освещался электричеством, отдавая дань традициям, в серебряных канделябрах горели свечи. Стол украшали гирлянды цветов. Блестящие хрустальные вазы были завалены горами тепличных плодов: виноград, персики, абрикосы, апельсины, клубника и земляника, черешня, ананасы. Каждая деталь ужина была продумала до мелочей и призвана подчеркнуть богатство и высокое положение Магнатского.
Подаваемые на стол кушанья отличались большим разнообразием. Слуги поднимали их с кухни благодаря хитроумному механизму и споро разносили гостям — все изысканное, барское, редкое. В смежной комнате играли музыканты, услаждая слух гостей. Я будто попал на прием к самому императору.
Разговоры не прекращались и за ужином. Я не привык к обильной пище, а оттого, насытившись, принялся украдкой изучать гостей. Один особо привлек мое внимание. Как и я, он выделялся своим нарядом. Вместо фрака этот господин был облачен в лососевого цвета кафтан, подпоясанный широким узорчатым поясом. С этого пояса он снял длинный кинжал, чтобы резать подаваемую дичь и фрукты. Случайно или намерено его место оказалось подле Ангелики, красота которой не оставила гостя равнодушным. Он изо всех сил старался понравиться девушке: то предлагал ей самые спелые плоды, то рассказывал истории, которым Ангелика задорно смеялась.
— Неужели это… — прошептал я, и Зведочадский договорил за меня:
— Он самый. Страж стены. Его лицо кажется мне знакомым.
Оказывается, Ночная Тень тоже обратил внимание на этого господина.
Мне тоже показалось знакомым лицо стража, и, покопавшись в памяти, я вспомнил, где мог его видеть.
— Он стоял у стены в тот день, когда мы приехали в Мнемотеррию.
— Как я погляжу, обширные знакомства у Сергея Михайловича. Хотел бы я знать, что тут позабыл страж.
После ужина танцы возобновились. Звездочадский поднялся из-за стола:
— Пойду приглашу кузину, пока ее вниманием не завладел очередной светский хлыщ, — пробормотал он.
Мне было легче, ведь девушка, с которой я хотел танцевать, находилась в непосредственной близости. Я склонился в поклоне, подавая Янусе руку. Я настолько желал танцевать именно с нею, что даже не мог помыслить, будто мой жест может быть истолкован превратно. Однако Пульхерия Андреевна, сидевшая рядом с дочерью, приняла приглашение на свой счет. Она улыбнулась, кокетливо тряхнула осенне-рыжими кудрями и положила обтянутую перчаткой ладонь поверх моей. Не желая показаться невежливым женщине, что так гостеприимно принимала меня у себя в доме, я повел ее в круг танцующих.
Когда мы отходили, я увидел, как к Янусе направляется Магнатский с букетом алых маков. Госпожа Звездочадская со свойственным всем матерям вниманием к сердечным делам детей, заметила:
— Кажется, наша девочка глянулась его сиятельству. Не могу не радоваться этому интересу, Магнатский отличная партия. Из зрелых, повидавших жизнь мужчин получаются примерные семьянины.
Все время танца она не переставая расписывала мнимые и действительные достоинства князя: его приятность в обхождении, изысканные манеры, утонченный вкус, древность рода и обширность владений. Невзирая на расположение к матери Звездочадского, я с трудом дождался окончания танца, после чего поспешил проводить Пульхерию Андреевну на место. Вознаграждением за мое терпение стал вальс, на который мне удалось позвать Янусю. В движениях девушки мне почудилась некая рассеянность, точно, доверив телу делать выученные движения, она разъединилась с ним мысленно и унеслась далеко-далеко.
— Позвольте узнать, о чем вы мечтаете? — спросил я.
Она тряхнула своей темной головкой:
— Право же ни о чем, стоящем вашего внимания. Vanitas vanitatum[2], девичьи глупости.