— Вы вольны поместить его в прихожую вагона к ручной клади.
— Абсолютно исключено. А ну какой тать, соблазнившись статями моего красавца, схитит клетку из непотребного желанья отведать бульону? А Петро Петрович, будучи заключен за прутьями, беспомощен, аки агнец.
— Но позвольте, здесь птица будет мешать окружающим.
— Что вы, конечно нет. Ну, вот чем, скажите на милость, такому доблестному офицеру может досадить петух?
Тут господин посмотрел на меня, и я помимо воли оказался втянутым в их перепалку. Я пожал плечами. Спору нет, пернатое соседство было куда предпочтительнее грохота вражеской артиллерии или стрекота аэропланов. Тем паче, с другой стороны ко мне прижималась молодая девушка, румяная и свежая, точно цветок пиона.
Поезд между тем тронулся. За окном чинно проплыл вокзал, ему вдогонку устремились дома и церквушки, отдаляясь все быстрее и быстрее по мере того, как состав набирал ход. Был вечер. Закат дотлевал на крестах колоколен и высоких шпилях государственных зданий, что рдели над утонувшим в синих тенях городом. Я выкурил цигарку на открытой площадке вагона, отужинал в ресторане и уже в темноте вернулся на свое место. Заснул, сидя на жесткой лавке, которая после ночлегов в снегу показалась мне верхом удобства.
Разбудило меня и добрую половину пассажиров звонкое кукареканье. Стояла темень, озаряемая слабым светом, падавшим от окна. Пассажиры завозились, зашептались, силясь понять происходящее. Прибежал заспанный проводник с раскачивающимся в руке фонарем.
— Что стряслось?
Кто-то спросонья крикнул:
— Пожар!
— Петро Петрович возвещает начало небесной заутрени, — с достоинством ответствовал хозяин петуха.
— Сударь, сию же минуту отправьте птицу в багаж! — потребовал проводник.
— Если вы будете настаивать на помещении Петро Петровича в багаж, я поеду с ним вместе, а по возвращении, уж будьте покойны, напишу жалобу на вашу железнодорожную кампанию и на вас лично. Я напишу во все газеты, что вы бесчеловечно обращаетесь с животными! Я…
Тут Петро Петрович, пользуясь тем, что внимание хозяина отвлечено, ловко просунул клюв между прутьями и цапнул его за палец. Тот вскрикнул от боли, но вместо того, чтобы избавиться от петуха, пуще прежнего вцепился в клеть и вновь напустился на проводника:
— Вот, глядите, что случилось из-за ваших непомерных требований. Я непременно буду писать в газеты. Да я напишу самому губернатору! — кричал мой сосед, размахивая окровавленным пальцем как самым весомым своим доводом.
Проводник переминался с ноги на ногу, не зная, куда деваться от горластого господина. Он уже жалел, что ввязался в спор. Пассажиры с интересом следили за разворачивающейся драмой. Одни приняли сторону проводника и настаивали, чтобы Петро Петрович отправился в багаж, другие, из тех, кто поближе к земле, привычных вставать с первыми петухами, защищали Петро Петровича. Были и те, которые, не мудрствуя лукаво, заснули. Моя соседка склонила головку мне на плечо и тихонько посапывала. Согреваемый ее дыханием, прижатый к ее теплому боку и почти разделивший ее сонные грезы, я не хотел двигаться и того паче скандалить. Мне было хорошо, тепло и покойно.
В конце концов, проводник махнул рукой: «А, черт с вами, поступайте, как знаете!» и ушел, унеся фонарь. Мой сосед извлек из кармана какую-то тряпицу и наощупь принялся перевязывать палец.
Второй раз я пробудился около восьми утра. Несмотря на ночной курьез, я чувствовал себя отдохнувшим, а посему привел себя в порядок и прочитал утреннюю молитву. Желая движения, я поднялся на крышу вагона полюбоваться пейзажами, что открывались дорогой. Некоторое время спустя ко мне присоединились другие пассажиры, столь же беспокойные, сколь и я. Какое-то время мы стояли на открытой всем ветрам площадке, слушая стук колес да гудение телеграфных проводов и перебрасываясь незначительными фразами о погодах и о войне. Утро было морозным, вскоре мои руки на перилах закоченели. Не желая возвращения в духоту третьего класса, я решил навестить Звездочадского.
Мой приятель коротал время за беседой с генералом. Я полагал, что Габриэль пригласит меня остаться, однако при моем появлении Ночная Тень подскочил, прервав собеседника на полуслове. Судя по всему, нечаянный компаньон успел порядком ему прискучить.
— Все он врет, — пояснил Габриэль, едва мы покинули вагон. — Раздувает щеки, рассказывает о боях, в которых в жизни не участвовал.
— Отчего вы так решили? — подивился я.
— Вы бы только послушали, какую несусветицу он городит. Тут любому станет ясно! Он рассуждает, как штатский, он курит, ест, ходит и даже сморкается как штатский — степенно, с расстановкой, напоказ. Заставьте его проделать то же в полевых условиях, и он мигом растеряет все свое дутое достоинство.
Через качающиеся вагоны мы направились в ресторан, где Ночная Тень заказал рябиновую настойку, прозрачные ломтики семги с лимоном, расстегай из налимьих печенок и жаркое из рябчика. Я довольствовался тарелкой пшенной каши. За завтраком Звездочадский много говорил о верованиях и традициях родных мест.
— Я вынужден просить вас об одолжении. Вследствие удаленности Мнемотеррии от наезженных дорог, на моей родине сохранились обычаи, могущие вас удивить. Наравне с деньгами в качестве оплаты мы принимаем и предлагаем различного толка услуги, этакое натуральное хозяйство. Когда вы немного разберетесь, то непременно оцените удобство нашей системы, а до сей поры умоляю вас рассчитываться исключительно наличными деньгами, какой бы невинной не показалась ответная просьба. Более того, зная вашу щепетильность и равно вашу непритязательность, я готов открыть вам безграничный кредит и даже настаиваю, чтобы вы им пользовались. После, вернувшись, мы сочтемся.
Немного обескураженный такой просьбой, я попытался спорить. Мне казалось, Звездочадский разгадал мои материальные затруднения и пытается меня от них избавить. Но Ночная Тень был неумолим.
— Имеется и еще одно немаловажное обстоятельство. В Мнемотеррии чтят традицию гостеприимства. Так повелось, что ввести нового человека в наше довольно замкнутое общество — это привилегия, каковую может позволить себе лишь состоявшийся, в том числе и финансово, человек. Если гость примется печься о своих нуждах, семья хозяина будет опозорена. Я не разделяю новомодного либерализма ни касаемо государственного устройства, ни относительно бытового уклада, поэтому коли вы не пообещаете мне исполнить то, о чем я вас прошу, прямо сейчас, в эту минуту мы выйдем вон из поезда.
Я нисколько не сомневался в способности Звездочадского соскочить с идущего на полной скорости состава. В ответ на такую настойчивость я поклялся исполнить его просьбу. Тогда Габриэль принялся дальше рассказывать о родных землях: о городе Обливионе, близ которого располагалось его имение Небесный чертог, об отце, которого он лишился в возрасте пятнадцати лет, о полной беспомощности матери и сестры в финансовых вопросах и необходимости принять на себя устроительство быта родных. Я не мог не провести параллелей со своей судьбой, и эта общность еще больше расположила меня к Ночной Тени.
То было странное путешествие в поезде, на короткое время ставшем нам домом: с ночным кукареканьем Петро Петровича и перепалками его хозяина с проводником, с совместными трапезами со Звездочадским, с перемигиванием с моей юной соседкой, точно между нами зрела некая общая тайна. И когда оно подошло к концу, мне было немного грустно отпускать состав дальше по бескрайним просторам империи.
Мы вышли на полустанке, откуда отправились на перекладных. Стоял первый месяц весны, по-зимнему холодный в наших краях, но теплый здесь, ближе к югу. Снег уже сошел, напитав влагой землю. Высоко в прозрачной синеве пел жаворонок. Мы поднимались к солнцу, и я с интересом следил за переменами в окружающем мире. Земля уступила место камню, справа и слева смыкались желтоватые мшистые скалы, поросшие редкими упрямыми деревцами, на дне ущелий змеились извилистые горные потоки.