Это была тяжёлая умственная работа, похожая на вспоминание чего-то, что буквально вертится на языке, помноженное в тысячу раз.
— Вы делаете успехи, — сказала она. — Правда-правда. — Карен шла лицом ко мне, спиной вперёд, отступая на полшага за раз. Я на секунду задумался, как давно она в последний раз ходила спиной вперёд; пожилая женщина, панически боящаяся переломов, наверняка ходит очень аккуратно, маленькими шаркающими шажками, и лицом вперёд — всегда глядя под ноги.
Я заставил себя сделать ещё один шаг, потом ещё один. Несмотря на все усилия «Иммортекс» в точности воспроизвести размеры моих конечностей я чувствовал, что центр тяжести моего туловища расположен выше, вероятно, вследствие отсутствия лёгочной полости. Совсем чуть-чуть, но из-за этого я ещё больше заваливался вперёд.
И в этот момент я осознал, что размышляю о чём-то постороннем вместо того, чтобы думать о том, как ставить ноги одну впереди другой — что моё подсознание и сознание достигли по крайней мере частичного согласия относительно механики моей ходьбы.
— Браво! — воскликнула Карен. — У вас отлично получается. — В свете флуоресцентных панелей она выглядела особенно искусственно: на коже сухой пластиковый блеск, и глаза — не влажные, а просто блестящие, хотя, должен отметить, очень приятного зелёного оттенка.
Мы продолжили, шаг за спотыкающимся шагом; я воображал, что, обернувшись, увижу бегущую за мной толпу крестьян с факелами.
— Вот так, — сказала Карен. — Просто идеально!
Ещё шаг, ещё…
Левая нога двинулась не совсем так, как я того хотел…
— Чтоб…
Левая лодыжка подвернулась…
— …тебе…
Моё туловище заваливается вперёд всё дальше и дальше…
— …провалиться!
Карен метнулась вперёд и легко подхватила меня руками до того, как я впечатался лицом в пол.
— Спокойно, спокойно, — сказала она, без труда удерживая меня на весу. — Всё хорошо.
Я был унижен и взбешён. Я злился и на «Иммортекс», и на себя. Я резко высвободился из рук Карен и заставил себя принять вертикальное положение. Я не любил просить о помощи — но ещё больше я не любил терпеть неудачу у других на глазах; это было плохо вдвойне, потому что за нами наверняка следили через камеры наблюдения.
— Наверное, пока хватит, — сказала она, придвигаясь ко мне сбоку и обхватывая меня за пояс. С её поддержкой я дохромал до оставленной позади трости и взял её.
8
Когда я был ребёнком, то даже и не думал, что в Торонто когда-нибудь появится космопорт. Но теперь космопорт был почти в каждом городе, по крайней мере, потенциально. Космопланы могут взлетать и садиться на любом аэродроме, пригодном для широкофюзеляжных авиалайнеров.
Коммерческий полёт в космос — это забавная вещь с точки зрения юрисдикции. Космоплан, на который мы садились, вылетит из Торонто и вернётся опять же в Торонто; он не будет посещать никакое иностранное государство, хотя будет пролетать над многими из них на высоте более 300 км. Однако технически это был внутренний перелёт, и поскольку в конечном счёте мы направлялись, правда, уже на другом корабле, на Луну, где правительство отсутствует, нам не требовался паспорт. И это было очень кстати, потому что паспорта мы оставили своим… скажем, «сменщикам» — слово не хуже любого другого.
К тому времени, как мы явились в зал отлёта, пассажирский туннель уже подсоединили к космоплану.
Наш космоплан являлся одним гигантским дельтовидным крылом. Двигатели были смонтированы на его верхней стороне, а не снизу — должно быть, чтобы защитить их при входе в атмосферу. Сверху корпус был выкрашен в белый цвет, подбрюшье — чёрное. В нескольких местах виднелся логотип «Североамериканских авиалиний», также у космоплана было собственное имя, нанесённое курсивом у передней вершины треугольника — «Икар». Интересно, что за мифологически неграмотный носитель пиджака его выбирал.
Сегодняшним рейсом отбывало десять пассажиров, связанных с «Иммортекс», а также ещё восемнадцать человек, направляющихся на орбиту с другими целями: по большей части, туристов, судя по услышанным мной обрывкам разговоров. Среди десятерых иммортексовцев шестеро были кожурой — термин, который я подслушал, но, подозреваю, не предназначавшийся для моих ушей, а четверо — сотрудниками, летевшими на смену тем, кто уже находился в Верхнем Эдеме.
Мы расселись по номерам мест, как в обычном самолёте. Я оказался в восьмом ряду у окна. Рядом со мной оказался один из сотрудников. Это был парень лет тридцати с веснушчатым лицом того типа, который, как мне говорили, сочетается с рыжими волосами, хотя относительно цвета его волос у меня уверенности не было.
Моё кресло было того особого типа, что описывал Сугияма во время своей презентации: покрытое эргономической рельефной обивкой, заполненной каким-то амортизирующим гелем. Я хотел было возразить, что мне специальное кресло не нужно — у меня-то кости ничуть не хрупкие — но свободных мест на борту не оставалось, так что в этом не было никакого смысла.
На самолётах инструктаж по безопасности делается в основном для галочки; здесь же мы провели где-то час и сорок пять минут, слушая и принимая участие в различного рода демонстрациях, по большей части связанных с пребыванием в невесомости. К примеру, там был приёмник для рвотных масс со встроенным всасывателем, которым мы должны — нет, обязаны были воспользоваться в случае, если нас укачает; по-видимому, в микрогравитации задохнуться собственной блевотиной было проще простого.
Наконец пришло время взлёта. Огромный космоплан отстыковался от рукава и направился к взлётной полосе. Я видел, как струится над ней горячий воздух. Мы очень, очень быстро покатились по полосе и перед самым её краем резко ушли вверх. Внезапно я обрадовался тому, что у меня кресло с амортизацией.
Я посмотрел в иллюминатор. Мы летели на восток, что означало, что мы пройдём над самым центром Торонто. Я бросил последний взгляд на Си-Эн Тауэр, «Скайдом», аквариум и башни небоскрёбов.
Мой дом. Место, где я вырос. Место, где по-прежнему жили мои мама и папа.
Место…
В глазах защипало.
Место, где по-прежнему жила Ребекка Чонг.
Место, которое я больше никогда не увижу.
Тем временем небо уже начало темнеть.
Вскоре я начал осознавать социальные неудобства пребывания в искусственном теле. Биология предоставляла благовидные предлоги: я хочу есть, я устал, мне надо в туалет. Всё это исчезло, по крайней мере, в случае данной конкретной модификации тел. Да и зачем бы «Иммортексу» что-то подобное делать? Разве кто-нибудь в здравом уме хочет чувствовать усталость? Это было бы неудобно в лучшем случае, а в худшем — опасно.
Я всегда считал себя более-менее честным человеком. Однако сейчас стало совершенно очевидно, что я был постоянным производителем мелкой безвредной лжи. Я пользовался правдоподобными отговорками — «я, похоже, устал» — для того, чтобы избежать неприятных или скучных занятий; когда я был биологической сущностью, то оперировал целым репертуаром таких фраз, которые позволяли мне элегантно выйти из социальных ситуаций, в которых я не имел желания находиться. Но теперь ни одна из них не прозвучала бы убедительно — в особенности для другого загруженного. Я был унижен своей неспособностью ходить и страстно желал убраться из-под опеки этой бабушки в обёртке тридцатилетней женщины, но никак не мог найти приличной отговорки.
К тому же мы должны были оставаться здесь ещё три дня для обследований: сегодня вторник, так что до пятницы мы отсюда не выйдем. У каждого из нас была своя маленькая комнатка — что характерно, с кроватью, хотя нам-то она была не нужна. Но я очень, очень хотел забраться в неё и остаться, наконец, в одиночестве. На мне по-прежнему был тот же махровый халат. И я опирался на трость, возвращаясь назад по коридору, который только что меня победил.
Карен пыталась мне помочь, но я отстранился, отвернулся и всю дорогу смотрел в сторону, на ближайшую стену. Карен, судя по всему, смотрела в том же направлении, потому что прокомментировала вид из окна, мимо которого мы проходили: